Шерлок Холмс и доктор Джекил
Шрифт:
Подобная смена темы застала меня врасплох.
— Конечно, сохранились, — ответил я.
— Чудесно. Полагаю, ваши читатели заинтересуются полным отчётом. И, пожалуйста, обращайтесь помягче со Стивенсоном.
— Но насколько правомерно с юридической точки зрения…
— Полагаю, прошло столько времени, что всё это уже неактуально. Сейчас у Уайтхолла есть дела поважнее, нежели стрельба тридцатилетней давности, в особенности в целях самообороны.
Затем Холмс перевёл разговор на ход войны, согласившись со мной, что вступление в конфликт Америки окажется роковым для Гансов, и уже менее чем через три минуты повесил
Поскольку я никогда не претендовал на какие-либо таланты в области расследований, то даже и пытаться не буду постигнуть мотивы, побудившие моего друга извлечь на свет божий записи о давно уж позабытых событиях, которые покажутся весьма незначительными по сравнению с той кровавой бойней, что творится нынче в Европе. Я неоднократно просил у Холмса разрешения предать гласности факты по этому делу, но всякий раз неизменно получал отказ. Почему же сейчас он вдруг передумал? В любом случае судьба сделала мне подарок, и я совершенно не склонен смотреть в зубы дарёному коню, как выражаются янки. А посему поспешу свериться со своей записной книжкой за 1883–1885 годы и изложу события в порядке их следования. Что же касается умонастроений своего друга, то этим я займусь как-нибудь в другой раз.
Совет Холмса обращаться помягче со Стивенсоном был излишен. Хотя и верно, что отчёт Роберта Льюиса Стивенсона об исключительных обстоятельствах, касающихся убийства сэра Дэнверса Кэрью, содержит множество пробелов, так же верно и другое: сокрыть определённые факты и опубликовать «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда» под видом художественного вымысла его вынудила осмотрительность, а отнюдь не небрежность. Викторианское общество просто не приняло бы её в какой-либо иной форме.
Теперь, по прошествии тридцати двух лет, наконец-то можно поведать эту историю во всей её полноте. Страницы, следующие за данным вступлением, представляют собой вариации на тему, затронутую в достаточно точном, но, увы, неполном отчёте Стивенсона. Как это частенько бывает, когда рассматриваешь что-либо с различных точек зрения, некоторые детали, особенно касающиеся времени, разнятся, хотя и незначительно. Подобное разночтение, несомненно, объясняется тем, что мои записи делались по непосредственным наблюдениям, в то же самое время, когда развёртывались события; заметки же Стивенсона основывались в лучшем случае на сведениях из вторых рук и делались месяцы, а в некоторых случаях и годы спустя. Право же судить, чья версия более точна, я предоставляю читателю.
Сейчас, когда я пишу эти строки, мне вдруг пришло на ум, что история, которую я собираюсь изложить, в действительности весьма своевременна, поскольку наглядно демонстрирует, что порождённое наукой зло может обрушиться на ничего не подозревающее человечество. Культура, которая позволяет дирижаблям поливать наши города смертью и разрушением, а тяжёлым орудиям — стирать цивилизацию обратно в пыль, из которой она и возникла, есть культура, которая всё ещё обязана учиться на собственных ошибках. Поэтому я выражаю надежду, что нижеследующая летопись преподаст миру урок: законы природы незыблемы, а наказание за любую попытку обойти их — стремительно и беспощадно. Разумеется, это имеет смысл лишь при условии, что по прекращении нынешнего катаклизма мир всё ещё будет существовать.
Джон Уотсон,
доктор медицины
Лондон,
6 августа 1917 г.
I. ЗАГАДОЧНЫЙ НАСЛЕДНИК
— Холмс, — сказал я, — нас ждёт экипаж.
Я стоял на пороге наших меблированных комнат на Бейкер-стрит, 221-b. держа руки в карманах пальто и радуясь его теплу: поскольку огонь в камине не горел, а на дворе был уже конец октября, холод постепенно начинал пронизывать гостиную. Мой сожитель, однако, словно и позабыл о холоде, целиком погрузившись в занятия за испещрённым пятнами кислоты сосновым столом в углу. Из-за его высокой и худой спины мне не было видно, чем именно мой друг занят. Рядом, зачарованно наблюдая за действиями сыщика, стоял широкоплечий посыльный в аккуратной форме, соответствующей его профессии.
— Одну минуту, Уотсон, — отозвался Шерлок Холмс и повернулся на стуле в четверть оборота, так что я смог разглядеть, чем же он занимается. С помощью стеклянной пипетки он вытянул из мензурки, кипящей на пламени бунзеновской горелки, голубоватую жидкость и выдавил её в пробирку, которую держал в левой руке. Потом отложил пипетку и взял полоску бумаги с холмиком белого порошка, частично обернув её вокруг большого пальца, чтобы не просыпать содержимое. Его стального цвета глаза горели предвкушением.
— Пурпур — роковой цвет, доктор, — сообщил он мне. — Если жидкость примет этот цвет, когда я всыплю в неё данное вещество, — а я подозреваю, что так оно и будет, — значит, было совершено убийство, и женщина отправится на виселицу. Итак! — Холмс опрокинул порошок в пробирку.
Мы с посыльным одновременно подались вперёд, вперив взоры в пробирку. Опускаясь в жидкости, порошок выводил витиеватые узоры, однако растворился прежде, чем достиг дна. Вместо него вверх устремился поток переливающихся пузырьков, какое-то время остававшихся на поверхности. В ожидании предсказанного результата Холмс забарабанил пальцами по столу.
Жидкость сохранила голубоватый оттенок.
По характеру я отнюдь не завистник, и всё же, пока текли мгновения и не происходило никаких изменений в цвете смеси в пробирке, признаюсь, был вынужден прилагать значительные усилия, дабы сохранять хладнокровие при виде нескрываемого недоумения Холмса. Он вечно оказывался столь непогрешимым, что я едва ли могу описать собственный восторг, который я, простой смертный, испытывал в редчайшие моменты ошибок с его стороны, доказывавших, что и мой великий друг тоже подвержен человеческой слабости. К счастью для наших отношений, необходимость в моих усилиях сдерживать радость отпала, когда он сам разразился смехом.
Так-так, — произнёс Холмс, восстановив своё обычное спокойствие, — значит, она всё-таки невиновна и я остался в дураках. Что ж, это издержки профессии: вечная склонность видеть во всём тёмную сторону. По крайней мере, я усвоил важный урок. — Он поставил пробирку в штатив, взял ручку и клочок бумаги, что-то нацарапал на нём и вместе с монетой вручил записку посыльному. — Передай это инспектору Грегсону, любезный, и скажи, что мистер Уингейт Денис действительно умер естественной смертью — как, несомненно, и покажет вскрытие — и что самое ужасное преступление миссис Денис заключается в том, что она, быть может, слишком щедро сыпала сахар в чай мужа.