Шерлок Холмс против марсиан
Шрифт:
– Он назвал ваше творчество «полубездарной пустяковиной».
– Как его имя?
– Николя Левенсон, – имя газетчика Адель произнесла на французский лад. – Он незаконнорожденный и предпочитает фамилию матери: Корнейчуков. Эти русские фамилии! Язык сломать можно! Лично мне Левенсон нравится гораздо больше.
Холмс прикрыл глаза, вспоминая:
– Одесса? Бывал я в Одессе… Ватсон, вы помните убийство Трепова? Когда же это случилось?
– Двенадцать лет назад, – буркнул доктор.
Он прекрасно видел,
– Вот-вот! Наш одессит Левенсон-Корнейчуков тогда, наверное, ходил в детский сад. Маршировал под музыку, рисовал забавные картинки…
– Полубездарная, – доедая яичницу из дюжины яиц с беконом, Пфайфер причмокнул губами, словно пробуя слово на вкус. – Изумительно! Мне нравится эта двойственность. Можно подать так, что вторая половина окажется гениальной. Зрители будут в восторге. Конфликт – вот основа драматургии!
– А что прикажете делать с пустяковиной? – заинтересовался Холмс.
– Мистер Холмс! Ловите ваших убийц, а рекламу оставьте профессионалам! Пустяковина – это залог успеха. Я имею в виду, коммерческого успеха. Именно пустяковины делают сборы, в то время как высокие истины прозябают в нищете. Уж я-то знаю! Хотите яичницы?
– Спасибо, нет, – с трудом скрывая брезгливость, Холмс смотрел на вавилонское столпотворение, которое устроил синематографист у себя в тарелке.
– А вы, доктор?
– Я не голоден.
– Я, – робко пробормотал Том. – Я бы не отказался, сэр. Если можно, конечно. У меня и деньги есть…
Денег было мало. Но Том продал бы последние штаны, лишь бы позавтракать в «Лайм Гест Хаус», в компании таких джентльменов и леди. Потом до конца жизни будет что вспомнить.
– Да что вы, юноша! – судя по тону, Пфайфер был счастлив, что хоть кто-то решил составить ему компанию. – Я угощаю! Эй, кто там? Яичницы моему юному геркулесу! С лучшим беконом!
– И шпинатом, – обнаглел Том, чуя исполнение желаний.
– С целой грядкой шпината!
– А пока жарят яйца, – доктор Ватсон передвинул стул поближе к американцу, – я бы хотел услышать от вас комментарий по поводу дерзостей вашего помощника. А может быть, даже извинения.
Брови мистера Пфайфера взлетели на лоб. Он переглянулся с Аделью, чье лицо потешно сморщилось, как если бы девушка сдерживала хохот.
– Дерзостей? Моего помощника?
– Именно! Этой ночью он, как я полагаю, наговорил нам лишнего. И вы…
– Ночью?!
– Да!
– Адель, крошка, – мистер Пфайфер громко хмыкнул. – Ты провела ночь с этими двумя джентльменами? Нет, я знаю, что девицы из Нью-Йорка отличаются вольностью поведения. Но чтобы настолько?!
– Не морочьте мне голову! – взорвался доктор. – При чем здесь мисс… При чем здесь ваша очаровательная спутница? Я говорю о мистере Цепешере. Владиславе Цепешере, вашем помощнике!
– Адель, дитя мое, – синематографист взмахнул вилкой. –
Девушка без возражений поднялась.
– Разрешите представить, господа, – Пфайфер от души наслаждался ситуацией. – Адель Пфайфер, моя дочь, а также мой помощник. Старший техник нью-йоркской студии, принадлежащей «Эмэрикен Мутоскоп энд Биограф». Если вам надо отснять фильм, починить двигатель автомобиля или, скажем, отладить марсианский треножник – смело обращайтесь к ней. Что же до мистера Цепешера с его дерзостями, так мы не имеем чести быть знакомыми.
Ближайшие пять минут прошли в гробовом молчании. Мистер Пфайфер курил «Партагас», ухмыляясь с воистину заокеанским ехидством. Адель в качестве десерта, вооружившись лупой и пинцетом, калечила и заново собирала часы-луковицу. Том сражался с монструозной яичницей, изо всех сил стараясь не чавкать. Холмс посасывал незажженную трубку, углубившись в размышления. Доктор Ватсон с тревогой поглядывал на своего друга, но, судя по хитрым морщинкам в уголках глаз Холмса, ссоры не ожидалось.
– Да, – безмятежно заявил человек-мутоскоп, когда молчание превратилось в опасную тучу, – кстати. Мистер Холмс, вы не в курсе, от имущества Лиггинсов что-то осталось?
– Кажется, да, – с великолепным равнодушием кивнул Холмс. – Что именно вас интересует? Если библиотека, так я вынужден вас разочаровать. Сгорела без следа.
– Портрет. Средних размеров портрет кисти Бэзила Холлуорда.
– Кто изображен на портрете?
– Молодой человек лет двадцати. Сам я портрета не видел, но мои заказчики утверждают, что это типичный герой-любовник. Вроде Макса Шрека, только стройнее. Вы знакомы со Шреком? Ну, с этим, из Берлинского государственного театра?
– Вы сказали – заказчик?
– А нам скрывать нечего, мистер Холмс. Портретом интересуется банкир Меллон, Эндрю Меллон. Он готов отвалить за эту мазню кругленькую сумму. Синематограф кормит впроголодь, господа. Временами приходится браться за все, что предлагают. Перед отплытием мне сообщили из Лондона, что портрет был приобретен на аукционе лично Бальтазаром Лиггинсом, три года назад, за смешные деньги. Перед этим в течение пяти-шести лет цена на работу неуклонно падала – ее никто не хотел брать.
– Почему?
– Откуда мне знать? Должно быть, в моде были смазливые женские мордашки – или, скажем, эти ужасные евреи Рембрандта.
– Евреи? – изумился доктор. – Почему евреи?
– А кто? – в свою очередь удивился Пфайфер. – Э-э, доктор, да вы большой шутник…
2. Анатомия марсиан
– Том, у меня есть для вас поручение, – обратился Холмс к нашему спутнику, когда мы, покинув ресторацию, оказались на Маркет-Хилл.