Шерлок Холмс в Америке

Миллетт Ларри

– Хорошо, мистер Рафферти, тогда расскажите нам, как же вам удалось перезнакомиться с таким количеством здешних жителей? – поинтересовался я.

– Никаких секретов. На самом деле давным-давно я был в этой местности коммивояжером.

Холмс, которого истории Рафферти всегда премного забавляли, хитро сощурился:

– Вы были коммивояжером, мистер Рафферти? Я никогда не слышал об этой ступени вашей долгой и разнообразной карьеры. Уж не виски ли вы продавали?

Рафферти бросил на Холмса сердитый взгляд:

– Нет, мистер Холмс, виски я никогда не продавал. Я торговал Библиями.

– Библиями?! – переспросили мы с Холмсом чуть ли не хором, поскольку мысль о том, что Рафферти распространяет слово Божие, казалась столь же

невероятной, как если бы архиепископ Кентерберийский начал раздавать брошюры о поклонении дьяволу.

– Не надо так удивляться, – буркнул Рафферти, которого, судя по всему, действительно задел наш скептицизм. – Хотя сам я и не слишком религиозен, но против Бога ничего не имею, а на продаже Библий можно неплохо заработать. Это было еще в восьмидесятые, до того, как я открыл свою таверну в Риане. Я развозил Священное Писание по всей Миннесоте и Дакоте. Познакомился с кучей народу, как вы можете себе представить, и в итоге продал больше книг, чем кто-либо еще в этом районе.

Холмс с сомнением покачал головой:

– Мистер Рафферти, вы полны сюрпризов. И от продажи Библий вы сразу перешли к управлению таверной?

– Ну да, – признался тот, не подав и виду, что находит что-либо безнравственное в подобной смене поля деятельности. – Понимаете, мистер Холмс, я твердо убежден, что большинство людей ищет в этой жизни нечто такое, что утешило бы их в мирских заботах. Жизнь – это бушующее море невзгод, и множество людей рано или поздно спрыгнут с корабля, если только не найдут средство, которое сможет унять страдания от качки. Кому-то подходит религия, кого-то спасает бокал виски, поэтому я утверждаю, что содержание бара почти равносильно работе священника, просто в другое время суток.

– Не уверен, что церковные власти подписались бы под таким заявлением, – сказал Холмс, – хотя ваши аргументы не лишены логики.

– Благодарю покорно, мистер Холмс. Теперь, когда вы узнали маленький секрет из моего прошлого, возможно, вы расскажете мне и свой. Говорят, вы вроде как знакомы с миссис Комсток? Насколько я понял, это и есть та дама, к которой вы с доктором заходили сегодня днем.

Холмс рассказал Рафферти о нашем знакомстве в Мэри Комсток – тогда еще Робинсон – в Хинкли, а потом пересказал нашу беседу в ее номере.

Рафферти воспринял новость в обычной спокойной манере, а потом сказал:

– Судя по вашему рассказу, эта дамочка просто гренадер в юбке. Хотелось бы с ней познакомиться.

– Думаю, вам представится случай, – пообещал Холмс, – поскольку я даже не надеюсь, что миссис Комсток закончила с нами, да и мы с ней пока тоже не разобрались. Скажите мне, мистер Рафферти, какие у вас планы на вечер? Вы уже куда-то идете?

– Да, мистер Холмс. Я тут провел небольшое расследование в городе, и пьющая публика в один голос заявляет, что вечер пятницы мистер Ларссон почти наверняка целиком и полностью проведет в своем любимом питейном заведении, в таверне «Маджестик».

– Хорошо. Тогда нам придется присоединиться к славному писателю. Что скажете, Уотсон? Вы готовы скоротать приятный вечерок за распитием спиртного и общением в одной из лучших пивных Александрии?

Идея провести вечер и ночь в кровати под теплым одеялом казалась мне куда более приятной, но было видно, что Холмс и Рафферти почему-то не разделяют моих надежд.

– Куда вы, туда и я, Холмс, – покорно сказал я. – Уверен, мы чудесно проведем время.

Как оказалось, мои слова были что ни на есть пророческими.

Таверна «Маджестик», по описанию Рафферти, была «второсортным заведением, где приходится вкушать напитки стоя», и располагалась всего в паре кварталов от нашего отеля. Шэд, который имел опыт в управлении баром, сообщил, что у хозяина «Маджестик» имеется одно неоспоримое достоинство, благодаря которому таверна и обрела такую популярность в городе: владелец, швед по имени Эриксон, наливал «честно».

– Все знают, – разглагольствовал Рафферти, пока

мы ближе к десяти часам шагали по направлению к «Маджестик», – что вода – лучший друг нечистого на руку бармена. Если подливать ее в нужных количествах, то прибыли вырастут, это как удобрение для кукурузы, зуб даю! Но это целое искусство. Нальешь лишку – и клиенты, которые могут оказаться очень злопамятными, переметнутся в другое заведение, а то и затянут петлю на шее. Я такое как-то раз видел в Дедвуде, и хоть я не сторонник самосуда, но не могу сказать, что испытывал хоть каплю сочувствия к бармену-мошеннику, который дергался как оглашенный. Разумеется, если разбавляешь чуть-чуть, по капле-две на бутылку, то никакого навара не получишь, окромя риска быть пойманным за руку.

Холмсу эта речь показалась очень любопытной, и он сказал Рафферти:

– Ваши познания просто потрясают, сэр. Интересно, есть ли у вас практический опыт в подобном темном деле?

– Обидно слышать, сэр! – с полушутливым возмущением отозвался Рафферти. – Негодяй, который разбавит добрую бутылку виски, должен гореть в аду, по моему мнению, и определенно там окажется, если дьявол выполняет свои обязанности.

– Приношу свои извинения, – тут же сориентировался Холмс. – Я не сомневаюсь, что ваше замечательное заведение славится по всему Северо-Западу «честными» напитками, которые вы наливаете. Однако теперь прошу обратить внимание на наше сегодняшнее мероприятие. Все готово?

Меня вопрос несколько озадачил, а вот Рафферти, казалось, понял, о чем речь, поскольку ответил утвердительно.

– Отлично, – сказал Холмс, – тогда давайте посмотрим, что за чудеса припасены для нас в «Маджестик» сегодня вечером.

Как мы вскоре обнаружили, пивная и близко не соответствовала своему гордому названию. Она занимала нижний этаж неприметного деревянного здания в квартале от главной улицы Александрии, и мы издали услышали смех и разговоры, доносящиеся сквозь стены.

Холмс, как и обычно, шел впереди и беззаботно распахнул входную дверь, словно приехал в оперу. Внутри мы повесили наши пальто на длинный ряд крюков подле двери – правда, Рафферти отказался расстаться со своим плащом, сославшись на холод, – а потом изучили весьма потертое величие таверны. Она состояла из большого квадратного зала с дощатым полом и обитым жестью потолком; хлипкие стены были оклеены облезлыми обоями, а в дальнем конце возвышалась длинная деревянная барная стойка. Единственной попыткой хоть как-то украсить интерьер были картины, изображавшие сцены рыбалки. Неудивительно, что местечко насквозь провоняло табачным дымом и алкогольными парами, и я с отвращением заметил на полу следы от плевков, пролетевших мимо редких урн.

Несмотря на явную непривлекательность, заведение было забито грубоватыми парнями в простых рабочих комбинезонах. Посетители стояли за маленькими столиками и толпились возле барной стойки. Помещение освещали электрические лампы, и в их свете мы с Холмсом в наших костюмах с иголочки выглядели очень приметно. Рафферти, разумеется, выделялся главным образом своим телосложением – как и еще один из присутствующих мужчин, который стоял за барной стойкой в центре лицом к толпе выпивох.

Рафферти постарался в красках описать нам Магнуса Ларссона, но в реальности тот выглядел даже внушительнее, чем нарисовало мое воображение: ростом под два метра, с широкой грудной клеткой и рельефными мышцами, с окладистой светлой бородой и белокурыми кудряшками, которые ниспадали на плечи. Когда я рассмотрел писателя получше, меня поразила пронзительная синева его безумных глаз, напоминающих альпийские озера. Широкий нос, однако, был красным и весь в пятнах – без сомнения, в результате злоупотребления спиртным. Я на глаз определил, что Ларссону около сорока пяти, учитывая седые пряди, поблескивавшие в шевелюре и в бороде. Самой выдающейся чертой мне показался очень высокий лоб, изрезанный глубокими морщинами, что наводило на мысли о фьордах на родине самозваного рунолога.