Шесть мессий
Шрифт:
Ты собираешься сесть на тот поезд в Колорадо, раввин Штерн, и совершить свое путешествие бог весть куда по той же причине, которая привела тебя в Чикаго. А почему?.. Да потому, что ты человек, который считает, что пророческие видения нельзя оставлять без внимания, даже если они приходят непрошено к шестидесятивосьмилетнему не слишком здоровому старику, который вел не ту жизнь, которую можно было бы с чистым сердцем назвать праведной. Потому что в определенной части они уже начали сбываться: экземпляр Тикуней Зогар [5] похищен из храма ребе Брахмана в Чикаго.
5
Правильно
Ну а главное, потому что если ты сейчас повернешь назад, и Люцифер и впрямь объявится где-то в пустыне, и земля, на что намекает твой сон, попадет в руки владыки зла… что ж, если сейчас ты чувствуешь себя неважно, то представь, как хреново ты будешь чувствовать себя тогда.
А вот и поезд. Господь на Небесах, пригляди за моим сыном. Расслабься, Иаков. Дыши, успокой свое сердце. Так-то лучше. Может быть, ты и вправду не в себе, ребе, но с потерей рассудка обретается дивная уверенность, позволяющая избавиться от сомнений.
У тебя есть билет? Да, вот он. Жаль только, что этот старый чемодан такой тяжелый, я никогда не собирал вещи для такого непредсказуемого путешествия, кто знает, сколько нужно брать…
Постой! Какими словами ты сам обычно утешал страждущих в своей синагоге? Все земные проблемы преходящи, так стоит ли сокрушаться и печалиться по поводу того, что столь бренно?
К тому же разве ты не можешь почерпнуть-таки утешение из той, другой, части видения, той, которую ты, по правде, до конца не понял? Понять, может, и не понял, но звучавшие во сне слова ты мысленно твердишь вновь и вновь: «Нас шестеро».
Не имею представления о том, что это значит. Хотя звучит ободряюще.
Сан-Франциско, Калифорния
«Кантон» прибыл в Сан-Франциско после полудня, но первым работникам-иммигрантам разрешили сойти на берег лишь к ночи. Канацзучи рассудил, что это сделано, чтобы не портить настроения белым горожанам: наверное, они не обрадовались бы, увидев при свете дня, сколько азиатов высаживается на их территории.
Когда кули, теснясь и толкаясь, устремились к трапу, он, напротив, отошел в сторону, чтобы с расстояния понаблюдать за тем, что происходит на пристани. Два китайца у подножия трапа выкрикивали указания: прямо, вперед, никаких разговоров, в здание! Охранники в черной форме, с длинными палками образовали широкий коридор, и поток иммигрантов, как скот на бойню, протекал по нему по направлению к высоким воротам длинного строения — контрольного пункта.
Внутри ангара, следуя отрывистым, лающим приказам, они послушно выстроились в очереди и предъявляли свои документы белым чиновникам. На широкие столы охранники выкладывали пожитки работников и открывали для проверки.
Канацзучи сообразил, что ему нужно сделать определенные приготовления.
До его слуха с передней части верхней палубы донесся разговор троих матросов, обсуждавших предстоящий отпуск на берег. Используя свое второе зрение, Канацзучи установил, что их низменные центры уже стимулируются предвкушением пьянства и разврата, и, когда последнего китайца отправили вниз по сходням, скользнул не вниз, а вверх.
Ухватившись за фал и перебирая руками, японец
Одежда оказалась вполне подходящей по размеру, а в карманах нашлось некоторое количество американских денег. До сих пор боги улыбались ему, но его путешествие только началось. Стоит поблагодарить мертвеца.
Никем не замеченный, Канацзучи легко перемахнул забор, забросил за спину сверток, в котором находился «косец», и направился в сторону Сан-Франциско. Он знал, что его сознанию незачем беспокоиться о том, куда он идет или как доберется: сэнсэй сказал, что видение, избравшее его для этого задания, само приведет его к пропавшей книге.
Темная башня поднимается из песка.Черный лабиринт под землей.Китайцы-кули роют туннель.Старец худ, борода бела, шляпа его черна и кругла.Нас шестеро.Шагая, Канацзучи повторял фразу, с которой раньше начинал свои медитации: «Жизнь есть сон, из которого мы пытаемся убежать».
Бьютт, Монтана
— Они ни за что не вернут меня живым в ту проклятую черную башню Зенда! Тебя же, о мой лучший, дражайший друг и кузен Рудольфо, я должен возблагодарить за спасение моей жизни и возвращение на трон Руритании!
Бендиго Ример тяжело опустился на колени рядом со смертным одром короля, приведя в содрогание тронутый молью задник сцены с изображением Руританианских Альп, и замахал руками, что должно было обозначить глубину овладевших им чувств и то, что от избытка оных он лишился дара речи.
— Давай, бездарь несчастная, только декорации не порушь, — пробормотала Эйлин, созерцавшая это действо из-за кулис в ожидании своего выхода. Она проверила заколки в волосах, желая убедиться в том, что ее корона не слетит в оркестровую яму, как произошло на прошлой неделе в Омахе.
— Ваше величество, завершив здесь свои труды, я не считаю себя вправе принять какие-либо похвалы, ибо был горд и счастлив тем, что мне представилась возможность послужить вам так, как только и может англичанин, всем сердцем и душой, — произнес наконец Ример, прежде чем встать. Освещенный огнями рампы, он повернулся к публике. — Легко и радостно на душе у того, кто жертвует собой во имя великого, благородного дела.
Это сильное заявление побудило мужчин захлопать в ладоши, а женщин достать и поднести к глазам носовые платочки. Растрогать непритязательных граждан этого, как его, Бьютта, штат Монтана, было совсем нетрудно, и сейчас Ример нежился в лучах их некритичной любви.