Шесть подозреваемых

Сваруп Викас

После полудня напротив кинотеатра тормозит фургон, из которого выходит женщина в джинсах. У нее злое лицо и холодные, расчетливые глаза. Следом идет высокий мужчина с тяжелой камерой на плече.

Авадхеш Бихари торопится встать и отряхивает свою курту от пыли.

— Ну что, — обращается репортерша к политику, — надеюсь, сегодня вы припасли что-нибудь интересное? Прошлая ваша акция прошла довольно вяло.

— Вот увидите, Никита, — хитро улыбается политик. — На этот раз мы подцепили самого Ганди-баба. Джагдамба Пал будет опозорен в собственном логове.

Репортерша смотрит

на Мохана Кумара, лежащего на помосте, и кивает:

— Отличный ракурс. Постараемся пустить этот материал в вечерней серии новостей. — Понизив голос до шепота, она прибавляет: — А если он вообще откинется, сделаем гвоздь программы.

Бихари кивает в ответ.

— Начинай, Лобо, принимайся за работу, — командует женщина оператору.

Наутро первые страницы газет пестрят заголовками: «Ганди-баба в критическом состоянии». Около десяти часов член законодательного собрания подъезжает на «форде-скорпио» с синей мигалкой в сопровождении четырех коммандос, вооруженных пистолетами-пулеметами «стэн». Владелец кинотеатра, настоящий великан с мощным затылком, черной как смоль шевелюрой и темными злыми глазами, присаживается на помосте рядом с Кумаром и шепчет:

— Чего вы добиваетесь, Ганди-баба сахиб?

— Я желаю остановить это извращение, — отвечает Мохан все еще твердым голосом.

— Это не извращение, а естественный человеческий порыв. Как бы мы ни скрывали влечение к сексу, оно обязательно проявится в той или иной форме.

— Я выступаю не против секса. Меня возмущают его оскверненные формы, при которых женщина превращается в товар.

— Да ведь в моих картинах нет ничего предосудительного, чего не одобрил бы отдел цензуры, — возражает член законодательного собрания. — Уж если хотите увидеть торговлю женским телом, пройдите метров пятьсот и загляните на подземный Палика-базар. Вот где можно взять за сотню рупий любую картину с маркировкой «три икса». А в десяти километрах отсюда, на Джи-Би-роуд, [84] за ту же сотню вам продадут живую девчонку. Вот и шли бы туда бороться со злом, зачем цепляться именно к нам?

84

Джи-Би-роуд — квартал красных фонарей.

— Малое извращение или большое, дело не в этом. Мой пост будет жестким ударом, направленным против каждого распространителя греховной заразы в обществе.

— Слушайте, Ганди-баба, мне не нужны лишние неприятности. Я политик. Ваш протест неприглядно скажется на моей репутации. От имени Ассоциации дистрибьюторов Северной Индии мне поручено предложить вам двадцать тысяч рупий за то, чтобы прекратить акцию.

Кумар смеется:

— Я сражаюсь не ради денег. Меня не купить за несколько серебряных монет.

— Ладно, как насчет двадцати пяти тысяч?

Мохан качает головой:

— Мистер Пал, я дал обет, и ничто на свете не сможет меня остановить.

Политик начинает терять терпение.

— Да кем вы себя возомнили? Я с ним по-человечески, а он продолжает корчить из себя Махатму Ганди!.. Довольно притворства. Сейчас

же убирайтесь, или я буду вынужден прибегнуть к насилию.

— Настоящий сатьяграх обладает неистощимым спокойствием, безоглядной верой в товарищей и безграничной надеждой. В кодексе сатьяграха не существует такого понятия, как подчинение грубой силе.

— Ах ты, гад!

Джагдамба Пал кидается на Кумара с кулаками; бывший боксер, он безошибочно попадает по лицу, и нос отставного чиновника взрывается ярким фонтаном крови.

— О Боже! — восклицает Мохан и падает ниц.

Шанти визжит от ужаса. Джагдамба Пал замирает на месте в изумлении от собственного поступка и быстро возвращается в машину.

— Ганди ударили! — проносится над толпой со скоростью степного пожара.

— Прикончим изверга! — вопит Авадхеш Бихари. Его сторонники бросаются вслед за политиканом, но тот уже отъезжает.

— Сожжем кинотеатр! — горланит Авадхеш, и толпа устремляется ко входу.

— Стойте… стойте… — взывает Мохан, однако его не слушают.

За считанные секунды живая река сносит дверь фойе и врывается в зал. Через десять минут оттуда начинают валить клубы черного дыма, люди разбегаются в панике, а воздух звенит от сирен пожарных машин и карет «скорой помощи».

У кинотеатра с визгом тормозит полицейский фургон. Оттуда дрессированными кроликами выпрыгивают служители закона, чтобы наставить на Мохана грозные дула карабинов.

— Он, что ли? — тычет пальцем полицейский инспектор.

— Он! — взвизгивает подоспевший управляющий кинотеатром. — Это Ганди-баба! Вот кто во всем виноват!

Инспектор хлопает по ладони дубинкой.

— Вы арестованы, Ганди-баба.

— Арестован? За что? — говорит Кумар, прижимая к окровавленному носу платок.

— Статья триста седьмая: покушение на убийство. Статья четыреста двадцать пятая: злоумышленное причинение вреда имуществу, статья триста тридцать седьмая: создание угрозы личной безопасности окружающих, статья сто пятьдесят третья: подстрекательство к беспорядкам. Идемте, довольно с нас ваших выходок.

— Но я вовсе не Ганди-баба. Меня зовут Мохан Кумар. Я был государственным административным чиновником, — высокомерно иедит он, выпрямляясь во весь рост.

— Называйте себя как пожелаете. Вы арестованы. — Инспектор подает знак своим людям: — Уведите его.

«Тихар» — это тюремный комплекс, включающий в себя семь блоков и расположенный в западной части Дели. Рассчитанный на семь тысяч узников, теперь он вмещает семнадцать, из которых девять тысяч находятся здесь в ожидании суда.

Начальник охраны — седеющий рыхлый мужчина с несколькими обвислыми подбородками. Кумар стоит перед ним в робе заключенного и весь кипит от плохо сдерживаемого гнева.

— Добро пожаловать, сэр, — заискивающе скалится начальник охраны. — Столь высокие гости для нас большая редкость.

— Вы же знаете, мне вообще здесь нечего делать! — кипятится Мохан. — Судью, который приговорил меня к четырем месяцам предварительного заключения, надо бы проверить на предмет психического здоровья. Ладно, я надеюсь, вам уже звонил комиссар полиции?