Шесть записок о быстротечной жизни
Шрифт:
— А как быть с ногами? [62] — спросила Юнь. Я предложил:
— Надень «туфли-бабочки», они подойдут на всякую ногу и их легко найти в лавке, потом они заменят тебе шлепанцы. Хорошо я придумал?
Юнь возликовала. Вечером после ужина она переоделась в мужское платье и довольно долго ходила по комнате, стараясь усвоить мужские манеры — училась размахивать руками и широко шагать. Но вдруг, переменив намерение, сказала:
— Не пойду! Будет неловко, если кто вдруг узнает меня. К тому же и матушка
62
По-видимому, Юнь бинтовала ноги.
Я все же уговаривал ее пойти со мной в храм.
— Даже если дело выплывет наружу, все воспримут это как шутку. Матушка сейчас гостит в доме девятой сестры. Мы потихоньку уйдем, потихоньку и придем, и никто ничего не узнает.
Юнь взяла зеркало и посмотрела на себя, она хохотала как одержимая и долго не могла остановиться. Я силком вытащил ее из дому, и мы направились к храму. Пока мы бродили по храму, никто не догадывался, что Юнь — женщина. Если меня спрашивали, кто это, я объяснял, что младший двоюродный брат. Нам жали руки, и этим все ограничивалось. Мы подошли к группе молодых женщин и девушек, которые сидели за выставленными цветочными вазонами. (Женщины были из семьи Ян, один из членов этого рода и был устроителем празднества.) Юнь подошла к ним поболтать, во время разговора она нечаянно коснулась плеча одной из женщин. Служанка возмутилась и громко сказала:
— Что за нахал! Он не знает приличий.
Я хотел было объясниться и исправить оплошность Юнь. Видя, что дело оборачивается плохо, Юнь сняла шляпу и выставила ногу:
— Смотрите, я ведь женщина!
Все остолбенели, и гнев сменился общим хохотом. Нас попросили остаться и угостили чаем. Скоро мы вернулись домой в паланкине.
Когда господин Цянь Ши-чжу, уроженец Уцзяна, скончался от болезней, отец прислал мне письмо, в котором просил меня приехать на похороны. Узнав об этом, Юнь поведала мне о своем желании:
— Тебе надо будет плыть по озеру Тайху, а мне так хочется поглядеть на него.
Я ответил:
— Хотел бы отправиться с тобой вместе, да не знаю, какой придумать предлог.
Юнь предложила:
— Давай скажем, что я еду повидать матушку, и я тотчас отправлюсь вслед за тобой.
Я согласился, и мы решили, что на обратном пути поставим лодку на прикол у моста Десяти тысяч лет.
— Дождемся полной луны, отдохнем от жары и будем слагать стихи, как в те времена, когда жили у Цанланского павильона,— мечтал я вслух.
Ранним прохладным утром восемнадцатого дня шестой луны я нанял лодку и вместе со слугой стал дожидаться Юнь у моста Тигрового рыка. Она прибыла в паланкине, пересела в мою лодку, и мы отчалили. Паруса, полные ветром, реющие в небе птицы, водная гладь, уходящая за горизонт, — таков был открывшийся нашему взору вид. Юнь воскликнула:
— Так вот оно какое, озеро Тайху! Увидишь вот простор небес и земли и поймешь, что жил не напрасно. А ведь многие из тех, кто проводит время в теремах, за всю
Быстро проходит время за разговором, вскоре мы увидали ивы на берегу и догадались, что это Уцзян.
Я сошел на берег и отправился выразить соболезнование родственникам усопшего, а когда после похорон вернулся, обнаружил, что Юнь нет. Я бросился к лодочнику, и он мне сказал:
— Поглядите, разве не она наблюдает за бакланами, охотящимися за рыбой? Вон там, под ивами у длинного моста!
Вскоре Юнь вернулась вместе с дочерью рыбака. Пудра и пот смешались на ее лице, и если бы ее не поддерживала девушка, она не могла бы сделать и шага. Я потрепал ее по плечу:
— Да ты вся мокрая.
Юнь обернулась, увидела меня и объяснила:
— Боялась, что придет кто-нибудь из семьи господина Цяня, и ушла. А чего ты так скоро вернулся?
— Хотел поймать беглянку, — ответил я смеясь.
Мы сели в лодку и отчалили. До захода солнца добрались до моста Десяти тысяч лет. Опустили до отказа рамы окон, чтобы легкий ветерок мог проникнуть в каюту, надели шелковые рубашки, взяли веера, чтобы остудиться, и съели по куску арбуза. Скоро последние лучи вечерней зари позолотили перила моста, туман прикрыл мглой ивы, серебряная луна повисла в вышине, река засияла огнями лодок. Я велел слуге сходить на корму и пригласить дочь лодочника выпить с нами.
Имя дочери лодочника было Су-юнь. Я усадил ее рядом с Юнь и скрепил с ней дружбу чаркой вина, ибо она показалась мне незаурядной девушкой. Мы не стали зажигать фонарь, подождали, чтоб вышла луна, и я, как всегда, затеял игру в штрафные чарки. Су-юнь с сияющими глазами долго слушала мои объяснения, а потом созналась:
— Во всяких застольных играх искушена, но об этой никогда не слыхала. Разъясните ее мне.
Юнь еще раз рассказала ей правила игры, прибегая к разнообразным сравнениям, но все было напрасно. Тогда я со смехом заметил:
— Может быть, наставница приостановит свои рассуждения! Я знаю одно сравнение, и Су-юнь сразу уразумеет, в чем суть игры.
— Что же это за сравнение? — спросила Юнь. Я сказал им так:
— Журавль хорошо танцует, но не может пахать, бык умеет пахать, но не танцует. Такова природа вещей. Ты, наставляя ее, хочешь невозможного, к чему же зря стараться?
Су-юнь толкнула меня в плечо и весело сказала: — Так вот как вы отзываетесь обо мне! Юнь сердито приказала:
— Раскрывайте рты, но не давайте волю рукам. Тот, кто нарушит это правило, наказывается большой чаркой.
Су-юнь была молодцом, она нацедила полную чашку вина и выпила до последней капли. Я сказал Юнь:
— Можно пускать в ход руки, чтоб приласкать, но не разрешается бить.
Юнь, смеясь, толкнула Су-юнь ко мне на грудь и сказала:
— Господин может ласкать ее сколько угодно. Я возразил:
— До чего ты непонятлива. Удовольствие от ласки в ненамеренности, только неотесанная деревенщина может грубо тискать женщину.
Аромат жасмина, приколотого к волосам женщин, смешался с запахом вина, пудры и масла для волос и резко бил в нос. Я в шутку заметил: