Шесть записок о быстротечной жизни
Шрифт:
Древняя словесность исполнена высоких мыслей и гордого духа, — сказала Юнь, — женщине трудно постичь этот мир. Например, я могу понять только стихи.
Я спросил ее:
С танского времени стихи входили в экзаменационные программы [36] , а Ли Бо и Ду Фу [37] считались мастерами поэзии. Кто же из них тебе нравится больше?
Стихи Ду Фу словно выкованы из металла, в них ритм редкой чистоты, а поэзия Ли Бо — это река Сяо, что выплескивает свой несдержанный порыв; я предпочитаю живость поэзии Ли Бо строгой мерности стиха Ду Фу.
36
Речь идет о государственных экзаменах; в более позднее время (в эпоху Мин) занятие поэзией стало считаться для чиновника зазорным.
37
Ли
Я заметил ей:
— Но ведь Ду Фу — великое поэтическое достижение, тот, кто учится поэзии, учится именно у Ду Фу, почему же ты предпочитаешь Ли Бо?
— Действительно, Ду Фу превзошел всех поэтов, в мелодии, в словах и мыслях его стихов видна опытная рука. Поэзия Ли Бо — воздушная и легкая, как бессмертные с горы Гушэшань, в ней прелесть льющегося потока и опадающих лепестков, его стихи нравятся всем. Не хочу сказать, что Ду Фу плох, а Ли Бо хорош, но Ду Фу все же нравится мне меньше, чем Ли Бо.
Я рассмеялся:
— Вот уж не думал, что ты горячая поклонница Ли Бо.
Юнь улыбнулась и призналась:
— Но почитаю я своего первого наставника — Бо Цзюй-и, то впечатление, которое в свое время он на меня произвел, осталось во мне до сих пор.
О каких стихах ты говоришь? Юнь удивилась:
Ну конечно же о «Песне о пипе». Я пошутил:
— До чего странно! Ли Бо — твой близкий друг, Бо Цзюй-и — наставник, а литературный псевдоним твоего мужа Сань-бо, похоже, что твоя судьба связана с иероглифом «бо».
В ответ Юнь улыбнулась и согласилась:
— Верно, иероглиф «бо» — моя судьба, но опасаюсь другого, что слово «бо» я буду писать всю жизнь.
(У нас, в Сучжоу, ошибочное написание иероглифа называется «бо» [38] .)
Мы оба весело рассмеялись. Я решил продолжить беседу:
— Коль так хорошо ты разбираешься в поэзии, посмотрим, знаешь ли ты поэмы фу [39] !
Юнь ответила:
— «Чуские строфы» [40] — начало этой поэзии, но знаний моих недостаточно, чтоб ее понимать. А среди поэтов династий Хань и Цзинь нет стихотворца более замечательного, чем Сыма Сян-жу, как по напевности стихов, так и по изысканности стиля.
38
Старинное название Сучжоу — У, на диалекте У говорят в Цзянсу. Знак бо («белый» в пекинском произношении звучал бы как бай) обозначает также и неверно написанный иероглиф.
39
Фу — жанр описательной поэмы в прозе, был популярен в эпоху Хань, произведения этого жанра чрезвычайно трудны для понимания из-за обилия редко употребляемых иероглифических знаков.
40
Чуские строфы — стихи древних поэтов периода Сражающихся царств (VI—III вв. до н. э.). Наименование сборника «Чуские строфы» идет от названия одного из государств этой эпохи — Чу.
Я шутливо заметил:
— Полагаю, что отнюдь не цитра влекла Вэнь-цзюнь к Сыма Сян-жу [41] , не так ли?
И мы снова разразились хохотом.
Я по натуре простосердечен, несдержан и поступаю по велению чувства, в Юнь, напротив, преобладало рассудочное начало—словно наставник-конфуцианец, она ревностно исполняла принятые правила поведения, если мне случалось принести ей платье или оправить рукав, всякий раз слышал: «Виновата», а принимая от меня полотенце или веер, она- непременно вставала.
41
Сыма Сян-жу (ок. 179—117 гг. До н. э.) — известный государственный деятель и знаменитый поэт древности. Намек на известный эпизод, как Сыма Сян-жу пленил молодую вдову, красавицу Чжо Вэнь-цзюнь, игрой на цитре. Поскольку родные Чжо Вэнь-цзюнь не разрешили им пожениться, она бежала с поэтом и стала его женой
В конце концов мне это надоело и однажды я сказал ей:
— Уж не собираешься ли ты связать меня веревкой благочестия? Пословица гласит: «Чересчур благочестивый всегда лжет».
У Юнь заалели щеки, и она горячо возразила:
Зачем называть ложью обычную вежливость и проявление уважения?
Истинное уважение и почитание в сердце, а не в пустой условности.
Юнь возразила:
— На свете нет для человека никого ближе отца и матери, так может
Я сдался:
— Да я пошутил.
Юнь, однако, не успокаивалась.
— Разлад в семье как раз и начинается с необдуманной шутки. Если бы я знала, что когда-нибудь ты рассердишься на меня из-за пустяка, я уже сегодня умерла бы с горя.
Я привлек Юнь к себе, приласкал, и на ее лице заиграла улыбка. С той поры слова «прошу прощения», «виновата» стали для нас обычными, вроде служебных слов в грамматике. Точно Лян Хун и Мэн Хуан [42] , мы были вежливы друг с другом в течение всех двадцати четырех лет нашей совместной жизни.
42
Лян Хун — известный литератор конца 1 в. Мэн Хуан — его жена. Всю жизнь они относились друг к другу с любовью и уважением.
Шло время, и наши чувства день ото дня становились прочнее. В доме среди своих, встречались ли мы в полутемной комнате или сталкивались в длинном коридоре, мы неизменно брали друг друга за руки и спрашивали:
— Ты куда идешь?
И сердца наши трепетали, точно мы стыдились, что кто-то нас увидит [43] . На людях мы старались избегать сидеть рядом или вместе гулять, но прошло какое-то время и мы перестали придавать этому значение. Даже если Юнь с кем-то разговаривала, увидев меня, она подымалась и шла навстречу или высвобождала местечко рядом с собой, и мы опять были вместе. Это получалось естественно, как само собой разумеющееся, но я поначалу стыдился. Наше стремление быть вместе стало как бы привычкой. Мне трудно представить, чтобы муж и жена, дожив до седых волос, питали друг к другу неприязнь. А пословица гласит: «Если жена не враг мужу, они не доживут вместе до седых волос». Уж не знаю, есть ли правда в этих словах?
43
По китайским обычаям супруги не должны показывать на людях свое увлечение друг другом. Поэтому поведение Шэнь Фу н Юнь могло показаться шокирующим
В седьмую луну седьмого дня [44] того года мы собрались свершить поклонение Небесной внучке [45] . Юнь расставила свечи и курительные душистые палочки, принесла тыкву и фрукты. Я вырезал две печатки с надписью: «Быть нам мужем и женой во веки веков». На моей печатке надпись шла красным по белому, на печатке Юнь — белым по красному — мы решили пользоваться ими в нашей переписке. Той ночью луна была на удивление красива, я смотрел на воду, отсвет луны напоминал переливчатое сияние шелка. Мы были в легких платьях, в руках держали маленькие веера и, усевшись у окна, выходящего на поток, смотрели, как гонимые ветром облака пролетают над нашими головами, непрестанно и причудливо меняя очертания. Юнь заметила:
44
В этот единственный день «небесные супруги» Пастух и Ткачиха могут видеться. В одной из версий легенды о Пастухе (Волопасе) и Ткачихе (звезде созвездия Лира) рассказывается: «К востоку от Млечного Пути была Ткачиха, дочь небесного бога. Круглый год она трудилась, ткала из облаков небесное платье. Богу стало жаль ее, одинокую, и он отдал ее в жены Пастуху, что жил к западу от Млечного Пути. Выйдя замуж, она перестала ткать, бог рассердился, велел ей вернуться и впредь видеться с мужем раз в год». Этим днем был седьмой день седьмой луны. В этот день женщины украшают дома, расставляют во дворах столы с угощением. Видимо, по аналогии с Ткачихой-рукодельницей возник обычай устраивать в этот день соревнование: при свете луны женщины старались продеть нитку в иголку с одного раза. Та, которой это удавалось, считалась самой искусной рукодельницей. В литературе седьмой день седьмой луны метафорически обозначает день любовного свидания.
45
Небесная внучка — Чжи-нюй, Ткачиха.
— Как велика вселенная, а луна — одна, не знаю, есть ли сейчас в мире два других человека, которые бы любили друг друга так, как мы?
Я ответил:
— Думаю, что многие в этот чудесный прохладный вечер любуются луной, я уверен, что немало юных дев рассуждают сейчас об облаках и туманах, сидя в своих укромных теремах за расшитыми пологами; но сомневаюсь, чтобы муж и жена любовались луной и говорили об облаках.
Тем временем свечи догорели, луна исчезла в темном небе, мы убрали фрукты и пошли спать.