Шестая батарея
Шрифт:
Такова была обстановка в шестой батарее, когда в училище прибыли подпоручник Мешковский и хорунжий Брыла.
Часть третья
I
Батарея спит. В казарме тишина. У дверей, «выстроившись», стоят сапоги. Их безупречно ровные ряды, блеск голенищ и ровно сложенные портянки свидетельствуют, что дневальный следит за порядком.
В спальнях близко друг к другу стоят двухъярусные койки. Хотя окна распахнуты
У двери спальни второго взвода торопливо и неслышно одевается Добжицкий. Он встает раньше всех. С подъема ему положено следить за соблюдением распорядка дня во взводе. Через несколько минут он проверит, как заправлены койки. Только на первый взгляд это кажется пустяком, а на самом деле — испытанный способ укрепления дисциплины. Кроме того, между взводами в этом отношении ведется как бы состязание.
Не спит еще один курсант. Его койка стоит у самого окна, парень стойко борется со сном, хотя глаза у него слипаются. У него на подушке тетрадь, и он беззвучно шевелит губами, что-то заучивая. Когда же сон все-таки одолевает курсанта и голова падает на тетрадь, тут же просыпается. Трет глаза руками, затем снова принимается за чтение.
Остальные спят. Их ровное дыхание не нарушает тишину, а наполняет жизнью. В помещении душно. Сейчас, когда до подъема остаются минуты, приходит самый крепкий и сладкий сон.
Резко врывается в тишину звонкая команда дневального: «Подъем!» Курсанты вскакивают с коек. Натянув одним махом брюки, выбегают в коридор за сапогами, затем наперегонки мчатся в умывальную комнату. Кто окажется там первым, тот выигрывает несколько ценных минут. Их можно использовать, чтобы более тщательно заправить койку, поговорить с товарищами или заглянуть в учебники.
Заместитель командира взвода внимательно наблюдает за своими подчиненными. Вдруг его лицо принимает суровое выражение. Подойдя к одной из коек, он резким движением срывает с нее одеяло. Под ним, согнувшись калачиком, спит маленький, худенький паренек. Добжицкий тормошит его за плечо:
— Вставайте, Ожга! Может, прикажете для вас устраивать подъем отдельно, а? — Он буквально стаскивает заспанного курсанта с койки. — Если еще раз придется так поднимать вас, получите два наряда вне очереди.
Стоящий рядом с Добжицким Ожга совсем похож на ребенка. Он трет, как маленький, глаза кулаками, морщится, будто вот-вот расплачется. Не очнувшись еще совсем ото сна, смотрит на командира. Проходит немало времени, прежде чем до него доходит, что он не дома. Только тогда курсант начинает торопливо одеваться, бормоча что-то под нос.
В умывальной комнате стоит шум голосов.
— Ну и сон мне приснился! — с сожалением в голосе говорит высокий, стройный брюнет. — Ну и девочка мне снилась — чудо! А грудь, а ножки…
— Ну и как, договорились встретиться? — любопытствует заспанный блондин.
— Малость времени не хватило. Надо же было дневальному объявить в этот момент подъем!
— Действительно,
Кто-то в шутку замечает:
— Э-э, если бы он ждал, пока Вихшиньский нацелуется, то подъем устроили бы в восемь и мы наверняка остались бы без завтрака.
Стекла в окнах дрожат от взрыва хохота, сопровождаемого плеском воды, пофыркиванием и покашливанием курсантов. Кто-то нетерпеливо подгоняет: «Ну, быстрей, быстрей! Видите, люди ждут!»
Тем временем в спальнях идет заправка коек. Этим ответственным делом руководят заместители командиров взводов. От их глаз ничего не скроешь!
Через несколько минут койки заправлены, и курсанты собираются небольшими группами в коридоре. Дневальный объявляет:
— На зарядку, в две шеренги, становись!
Коридор гудит от быстрого топота ног. Беспорядочная толпа быстро превращается в две ровные шеренги курсантов.
Когда Брыла и Мешковский вошли в комнату, они застали там одного из командиров взводов. Тот, увидев Брылу, доложил, что он дежурит по батарее. Русская фамилия Романов и ломаный польский язык выдавали в нем советского инструктора. Мешковский вспомнил, что Чарковский говорил ему вчера о нем.
Небольшого роста, коренастый, широколицый, курносый, полноватые губы, выдающиеся скулы и ясные, улыбающиеся глаза… Таков был его облик, дополнявшийся добродушным и веселым лицом.
Польскую форму он носил так же, как привык носить свою, советскую. Фуражка на голове не набекрень, как носят поляки, а прямо, с опущенным на глаза козырьком. На груди поблескивал орден Красной Звезды, а рядом видавший виды гвардейский значок с потрескавшейся эмалью.
Романов испытующе приглядывался к вновь прибывшим. Отдав рапорт, перешел на русский:
— Ну, наконец-то прибыли! Долго ждали вас. Наверное, фронтовики?
— А как же! Фронтовики, — подтвердил Брыла, — А вы давно в училище?
— Давно, — кивнул Романов. — Да вот хочется обратно на фронт!
Немного поговорили о батарее. Потом дежурный офицер вышел проверить спальные помещения.
— Как устроились? Нашли квартиру? — обратился Брыла к Мешковскому.
— Да, и неплохую.
— Значит, мое предложение отпадает?
— Честно говоря, лучше жить у красивой хозяйки, — улыбнулся Мешковский.
— Вот оно что! Сразу бы так и сказали. Это совсем другое дело. А я остановился у командира батареи. Вы еще с ним не знакомы?
— Нет. Ну и как он? — поинтересовался Мешковский.
— Толковый мужик, только немного чудаковатый, носа от книжек не отрывает. Хочет наверстать упущенное и занимается с утра до поздней ночи. А так — приятный собеседник и хороший офицер.
— Надо бы ему представиться. Не знаете, когда он прибудет?
— Только на занятия. Тогда и познакомит нас с батареей. Сейчас сидит дома над книгами. Надо отдать ему должное — волевой человек.