Шестая батарея
Шрифт:
— Ты чего глаза закрываешь? Так никогда не попадешь!
Куделис поднялся и, старательно отряхивая кусочка глины с колен, пробормотал:
— Я ведь раньше никогда не стрелял.
Следующий стрелок — курсант Сумак — уже на огневой позиции. Мешковский начал инструктировать его, как вдруг услышал сказанное шепотом замечание:
— Критиковать-то просто. Наверняка он такой же стрелок, как и артиллерист.
Мешковскому не надо было даже оборачиваться. Он не сомневался, что эти слова принадлежат Куделису. Его самолюбие было задето. Сразу вспомнилось пережитой недавно унижение во время
Показчик сменил мишень.
Мешковский поправил приклад, быстро прицелился и выстрелил. Передернув затвор, выбросил стреляную гильзу и, оставив его открытым, отложил винтовку в сторону.
— Восьмерка, слева внизу! — донеслось сообщение показчика.
Офицер снова зарядил винтовку, прицелился…
— Девятка, справа вверху!
Снова поправка — и последний выстрел. Вставая о земли и оправляя мундир, подпоручник крикнул показчику:
— Забирайте мишень, строимся!
Спустя минуту прибежал запыхавшийся курсант. Это был Ожга. Еще находясь в нескольких десятках шагов, он прокричал:
— Десятка, товарищ подпоручник!
Курсанты окружили его и с любопытством рассматривали мишень. Мешковский удовлетворенно ловил их полные уважения взгляды.
В училище взвод возвращался в ускоренном темпе. Стрельбы затянулись дольше, чем предусматривалось расписанием занятий, и они опаздывали на лекцию.
Мешковский шагал рядом с первой четверкой. Время от времени поглядывал на Добжицкого. Этот курсант нравился ему, как, впрочем, и другим офицерам батареи. Казуба считал его железным кандидатом в отличники боевой и политической подготовки. Брыла был с ним согласен. Добжицкий всегда — на занятиях или же в дружеской беседе — был выдержан и тактичен, пользовался авторитетом у товарищей.
«Переживает, — думал офицер, наблюдая расстроенное лицо Добжицкого. — Не везло ему сегодня».
Сам он недавно пережил нечто подобное. Чтобы вывести парня из мрачного состояния, завел с ним разговор.
В казармах, во время чистки оружия, обсуждались итоги стрельб.
— Да-а, подпоручник показал сегодня, на что он способен! — Сумак не переставал восхищаться Мешковским с того момента, когда впервые столкнулся с ним, и теперь откровенно радовался за командира.
— А что в этом удивительного, — холодно оценил успехи командира Добжицкий. — Просто набил себе на этом руку.
— Ты говоришь так, потому как самому нечем похвалиться, — пошутил Заецкий. — Твою сегодняшнюю стрельбу трудно назвать мастерской…
Добжицкий зло поглядел на него, забрал вычищенную винтовку, вынул затвор и тщательно осмотрел его. Потом проверил чистоту ствола и буркнул:
— Не беспокойся. Если понадобится, не промахнусь. — И, изменив тон на приказной, добавил: — А ствол-то грязный, словно шомпол к нему и не прикасался, придется почистить еще раз.
Он был явно недоволен собой. Раздраженное состояние не покидало его до самого вечера. После поверки и отбоя он отыгрался на Сумаке.
— Курсант Сумак! — поднял он с постели уже засыпавшего парня. — Ко мне, бегом!
Когда сонный,
— Кто так чистит обувь?! Вы кого хотите обмануть? Сейчас же привести в порядок! Доложите через три минуты. И чтобы блестели, как… — Он употребил крепкое выражение. — А в качестве наказания пойдете чистить сортир.
«Какая муха его укусила? — ломал голову Сумак. — Видно, что-то у него не заладилось…»
IX
Вечереет. Скоро курсанты вернутся с самоподготовки. В помещениях батареи — тишина, прерываемая только шагами дневального, который, весело насвистывая, расхаживает по коридору.
В казарму входит подпоручник Мешковский.
— Еще не вернулись? — спрашивает он дневального.
— Нет.
— А когда должны быть?
— Минут через десять.
Офицер с облегчением вздыхает. Засиделся у Рогова и едва не опоздал к занятиям на артиллерийских тренажерах. Вроде бы мелочь, но Казуба, этот всеведущий Казуба. несмотря на их дружбу, не преминул бы сказать: «Так негоже, коллег»!..» Мешковский же слишком самолюбив, чтобы равнодушно выслушивать упреки, как, например, Чарковский. Он зашел в офицерскую комнату, постоял в нерешительности… Вспомнил, что сегодня еще не проверял спальные помещения. А ведь не далее как вчера его взводу крепко досталось от старшины за то, что постели были плохо заправлены. Надо сходить проверить!
Двухъярусные нары установлены рядами. Стоя у дверей, Мешковский смотрит, ровно ли заправлены простыни, одинаково ли уложены подушки. Удовлетворенно отмечает, что сегодня все в полном порядке. Вдруг до него доносится какой-то странный звук. Офицер внимательно прислушивается, смотрит по сторонам. Еще раз бросает взгляд на нары нижнего яруса — они пусты, затем на верхние — тоже. Но все же в комнате кто-то спит! До Мешковского явственно доносится мерное похрапывание. Вдруг его осенило. Встав на колени, заглянул под нары. «Ну конечно Ожга!.. Как и следовало ожидать — он! — догадывается Мешковекий. — Опять удрал с занятий!»
Курсант Ожга — известный на всю батарею соня. Утром его невозможно добудиться, он дремлет на занятиях, убегает с них, чтобы только поспать. Учится неплохо, но из-за этой злосчастной слабости уже нажил себе кучу неприятностей. Был даже как-то посажен на гауптвахту, потому что Казуба застал его спящим на посту.
«На сей раз это ему даром не пройдет!» — решил Мешковский. Не церемонясь, он выволок завернувшегося в несколько шинелей парня из-под нар. Ожга заспан и перепуган. Смотрит, словно вот-вот расплачется.
— Два наряда вне очереди! — объявил офицер. — Может, это на вас подействует. Дневальный, доложите старшине: Ожге за то, что спал во время занятий, я назначаю два наряда вне очереди!
Ожга поспешно уходит. Ему еще повезло. Попадись он Зубиньскому, все кончилось бы значительно хуже, хотя два наряда вне очереди тоже не подарок. Тут уж не поспишь…
Тем временем курсанты вернулись с самоподготовки. В дверях преподавательской Мешковский столкнулся с Виноградовым. Лейтенант был на этот раз в советской форме. У него довольное выражение лица, и он тут же докладывает Мешковскому: