Шестая батарея
Шрифт:
Мешковский неспокойно заерзал. Брыла остановил его:
— Погоди-ка, дай закончить. Именно такое состояние я и называю балластом.
— К черту! — выпалил Мешковский. — Это что же, каждый должен заделаться политиком? Тогда какой должна быть армия?
— Максимально политически активной, понимаешь? Сознательной и активной. Народная армия не может быть вне политики. Она будет драться за наши политические цели и идеалы, за социальные реформы, будет стоять на страже завоеваний трудящихся, бороться с фашизмом. Мы не хотим никого обманывать
Казуба подошел к Мешковскому и положил ему на плечи руки.
— Пойми, Янек, пора определиться. И не только в беседах с нами. А перед всей батареей. Не кажется ли тебе, что курсанты считают тебя кем-то вроде Чарковского? И тебе не стыдно?
— Так что же мне делать?
— Ты должен занять ясную, однозначную позицию.
— Я это уже давно сделал. Брыла. Еще в Брянске я говорил тебе, что власть должна перейти в руки народа. А затем не раз подчеркивал, что считаю предательской деятельность реакционного подполья…
— Ты все никак не можешь понять, о чем идет речь, — вздохнул Казуба. — Знаешь, и я раньше допускал ту же ошибку. Тоже считал, что для меня достаточно стать на сторону народной власти, а политические вопросы оставлял Слотницкому. И что из этого вышло? Реакционные силы сумели увлечь за собой большинство курсантов батареи. И каков же вывод? Брыле надо помочь! Ты подумай, ведь эту листовку запихивали в твою Фуражку с какой-то целью. Как знать, может, тем временем враги распространяют в батарее слух, что Мешковский симпатизирует реакционному подполью. Завтра ты должен поставить все точки над «и», четко продемонстрировать свою позицию, высказав личное отношение к тем, из Лондона, и к тем, из леса. Осудить подрывную деятельность в нашей батарее. Договорились?
— Хорошо. Скажу.
— Ну вот видишь! — обрадовался Казуба. — И поможешь тем самым Брыле. А потом и я добавлю пару слов.
На следующий день после утренней поверки Мешковский и Казуба выступили перед курсантами своей батареи.
Когда взводы отправлялись на занятия, к Мешковскому подошел Чарковский.
— Ну и силен же ты речи толкать! — съязвил он. — Я даже не ожидал. Самого Брылу заткнешь за пояс!
Мешковский разозлился и собирался было сказать Даде пару «ласковых» слов, но тут подоспел Казуба и отправил его в канцелярию.
X
В тот день Брыла, как всегда, заглянул в штаб дивизиона; чтобы обговорить с поручником Ожохом текущие дела. Хорунжий все еще находился под впечатлением последних перемен. Разговор начал с самокритики. Признал, что до сих пор недооценивал значение враждебных настроений в шестой батарее.
— Погодите, погодите… Так вы считаете, что враг действует внутри батареи?
Брыла развел руками.
— Не знаю. Сам все время ломаю голову, но до конца не могу уяснить. Впрочем, не только я, но и Казуба, активисты…
Ожох, нахмурившись, молчал. Наконец предложил:
— Вы
Брыла, немного подумав, начал:
— Казуба…
— Этого я знаю, можете пропустить. А что вы о Мешковском думаете?
— Парень политически еще очень незрелый. Со старыми порядками не в ладах из-за каких-то личных неудач. Раньше ему было плохо, но это еще не политическое сознание. Тем не менее хороший, знающий офицер. И со временем будет полностью с нами…
— А Чарковский?
Брыла непроизвольно поморщился:
— Это совершенно другой человек. С нами у него нет ничего общего… И не будет…
— Вы пробовали поработать с ним?
Брыла помедлил с ответом:
— Пока нет…
Ожох удивленно посмотрел на него:
— Почему?
— Я с ним не говорил… Не раз собирался это сделать, но как-то не получалось, не мог решиться. Вы должны меня понять.
— Поясните-ка, Брыла, почему…
Брыла чуть ли не со злостью объяснял:
— А собственно, о чем мне с ним говорить? Агитировать его? Ведь Чарковский при старой власти жил себе припеваючи. А я должен его убеждать, что санационный режим был несправедливым?
— Погодите-ка… Так нельзя ставить вопрос.
Брыла вздохнул:
— Я понимаю, что вы хотите сказать. Понимаю и поэтому намереваюсь поговорить с ним, но все как-то…
— Это необходимо сделать, — отрезал Ожох. — Как вы думаете, Чарковский может иметь отношение…
— К тому, что произошло?
— Да.
— Не думаю.
— И все же вы должны присмотреться к нему… — заявил поручник. Немного помолчал, глядя на помрачневшее лицо Брылы, и улыбнулся: — А теперь я вам сообщу кое-что приятное. Я разговаривал с Казубой, и он считает, что вам удалось привлечь на свою сторону личный состав подразделения. По его мнению, батарея изменилась в лучшую сторону, прямо не узнать…
Брыла скептически поморщился:
— Конечно. Об этом свидетельствует появившаяся средь бела дня листовка…
— И все же люди стали политически активнее, и в этом, несомненно, ваша заслуга…
Хорунжий оживился:
— Просто мне удалось вовлечь в политическую работу нескольких курсантов. Вот и все мои заслуги. Они и до моего появления составляли демократическое ядро в батарее. Только бездействовали. Но до того, чтобы завоевать всех на свою сторону, еще далеко. Знаете, как я оцениваю расстановку сил?
Поручник вопросительно посмотрел на него.
— Группа активистов, подавляющее большинство пассивных и небольшая кучка почти не маскирующихся реакционеров. Вот вам полная картина батареи. Но как добраться до тех, кто ведет подрывную работу? Проповедники чуждых нам взглядов в последнее время все чаще активно и открыто вступают в дискуссии. Это вроде бы свидетельствует об отсутствии конспиративной деятельности… Но разве враг не может укрыться среди аполитичного большинства или изображать из себя активиста?