Шестьдесят рассказов
Шрифт:
– В Консерватории обучают христианской символике, а также символике мусульманской и символике Общественной Безопасности.
– Красный, желтый и зеленый круги.
– Когда мне сказали, я взялась за оглобли своей двуколки и тяжело потрусила прочь.
– Тяжелые, черные, кованые двери Консерватории закрыты для тебя навсегда.
– Тяжело потрусила в направлении своего дома. Мой маленький, убогий домишко.
– Брось, Хильда, не дергайся.
– Да, я все еще пытаюсь попасть в Консерваторию, хотя и понимаю,
– Они не не хотят видеть в стенах Консерватории беременных женщин.
– Я им не сказала, я солгала на этот счет.
– Разве они тебя на этот счет не спросили?
– Нет, они забыли спросить, и я им не сказала,
– Тогда вряд ли это стало причиной того, что…
– Я чувствовала, что они знают.
– Консерватория враждебна к новым идеям, новых идей там не любят.
– И все же, Мэгги, это был удар. Мне пришлось вернуться домой.
– Где, несмотря на постоянное общение с наиболее выдающимися художниками и интеллектуалами твоего времени, тобой все больше овладевают тоска и уныние.
– Да, он меня потряс.
– Любовник?
– И это тоже, но я о другом. Адвокат. Он сказал, что не может поступить меня в Консерваторию по причине моей незначительности.
– Гонорар был?
– Гонорар бывает всегда. Фунты, фунты и фунты.
– Я стояла на внутренней террасе Консерватории и смотрела на каменные плиты, обагренные кровью многих консерваторских поколений. Стоя там, я размышляла: нет, Хильду никогда не примут в Консерваторию.
– Я читала Консерваторский Циркуляр и не находила в списке своей фамилии.
– Ты поддерживаешь новые идеи, это тоже сыграло против тебя.
– Я никогда не отрекусь от новых идей.
– И ведь ты ветеран, можно было ожидать, что это зачтется в твою пользу.
– Должна тебе признаться, это стало для меня огромным разочарованием.
– Брось, Хильда, не плачь и не рви на себе волосы - здесь, где они могут тебя увидеть.
– Они смотрят в окна?
– Вполне возможно, что они смотрят в окна.
– Говорят, по праздникам они приглашают повара.
– Кроме того, у них есть обнаженные натурщики и натурщицы.
– Ты правда так думаешь? Я ничуть не удивлена.
– Лучшим студентам обед присылается в комнату на подносе.
– Ты правда так думаешь? Я ничуть не удивлена.
– Злаковые салаты и большие порции отборных мясных деликатесов.
– О, как больно мне это слышать.
– Хлеб с расшкваренным жиром, сладкий пирог по праздникам.
– Я такая же одаренная, как они, я такая же одаренная, как некоторые из них.
– Решения принимаются тайным комитетом. Они опускают в горшок черные фасолины или белые фасолины.
– Раньше я думала, что меня примут. Я получала обнадеживающие письма.
– Боюсь, ты не очень подходишь для Консерватории. Лишь наилучшие подходят для Консерватории.
–
– Относительные достоинства непременно изучаются скрупулезнейшим образом.
– Я могу спокойно улыбаться в улыбающиеся лица проворных, опасных преподавателей.
– Да, у нас есть обнаженные натурщики. Нет, обнаженные натурщики не обладают для нас эмоциональной значимостью.
– Я могу работать с глиной и клеить всякое.
– Да, иногда мы наклеиваем на обнаженных натурщиков всякое, чаще всего - одежду. Да, иногда мы играем для обнаженных натурщиков и натурщиц на консерваторских скрипках, виолончелях и трубах, или поем для них, или корректируем их произношение, тем временем наши ловкие пальцы летают над нашими этюдниками.
– Пожалуй, я могу послать еще одно заявление, или несколько.
– Да, теперь твой живот не назовешь малозначительным. Я помню время, когда он был совсем плоским, плоским, как доска.
– Я умру, если не поступлю в Консерваторию, я умру.
– Нет, не умрешь, ты только так говоришь.
– Я сдохну на месте, если не поступлю в Консерваторию, это я тебе обещаю.
– Все не так плохо, ты всегда можешь найти себе другое занятие, не знаю уж какое, брось, Хильда, возьми себя в руки.
– Для меня это вопрос жизни и смерти.
– Господи, я помню время, когда он был плоским. Но уж порезвиться-то мы уж порезвились, помнишь? Япомню, как мы носились по этому городу, прятались в темных углах, отличный был город, жаль, что мы его покинули.
– Теперь мы взрослые, взрослые и благопристойные.
– Так вот, я ввела тебя в заблуждение. Обнаженные натурщики обладают для нас эмоциональной значимостью.
– Обладают?
– Мы любим их и все время с ними спим - до завтрака, после завтрака, во время завтрака.
– Хорошо устроились!
– Ловко устроились!
– По мне, так здорово!
– Совсем не плохо!
– Жаль, что ты мне это сказала.
– Брось, Хильда, не нужно быть такой упертой, ты имеешь огромный выбор других занятий.
– Я думаю, они руководствуются неким принципом эксклюзивности. Одних допускают, а других нет.
– У нас там есть индеец племени кушатта, настоящий, чистокровный индеец кушатга.
– Там, у вас?
– Да. Он делает висячие ширмы из лоскутьев и сучков, очень симпатичные, и он делает картины песком по клею, играет на самых разнообразных свистках, иногда он поет, и он стучит в барабан, и работает по серебру, а еще он ткач, и он переводит с языка кушатта на английский и с английского на кушатга, и он непревзойденный стрелок, он умеет валить быков за рога, и ловить сомов на перемет, и делать лекарства из самых обычных ингредиентов, в основном из аспирина, и он декламирует, и еще он артист. Он очень талантливый.