Шестеро
Шрифт:
Непонятно, чего больше в голосе Гулина: насмешки или товарищеской теплоты; стоит, широко расставив ноги, улыбается прищуренными глазами, насмешливо кривит нижнюю губу.
– Застегни пуговицы, начальник! Речушка не первая, сам говорил – пятнадцать на пути. Хватит на всех!
Калимбеков сорвался с места.
– Правильно, товарищ! Все будем купаться. Разреши, и я тоже!
Гулин быстро сбросил телогрейку, дернул за ворот рубаху, потянул, обрывая пуговицы.
Белотел и строен Гулин. Под тонкой кожей перекатываются желваки мускулов, вены веревками бугрятся по рукам. Посмотрели на Гулина трактористы и подумали, что любят, наверное, Гулина женщины,
На раздетого Гулина накинули тулуп, и он, поджав пальцы, прошел по льду к машине. Шестом отпихнул льдину от мотора, кивнув Свирину: «Готовь трос!» – обернулся к трактористам, сбросил тулуп и, озорно подмигнув, без колебаний бросился в воду. Брызги полетели в стороны, ахнула вода, негромко вскрикнул Гулин и замолк, точно задохнулся.
– Зря голову мочил, – заметил старший Захаренко. – Мерили же глубину…
– Трос давай! – закричал Гулин.
Ему бросили трос, он подхватил его, потянул на себя. Трактористы торопливо помогали, в суматохе мочили валенки в воде. Наконец трос подали, и Гулин погрузился в воду, но без троса – отвязывать веревочку.
– Одежду готовь! – крикнул Сашке Свирин, а старший Захаренко пошел к берегу – костер разводить.
Наконец Гулин вынырнул. Несколько секунд он ошалело мигал глазами, широко открыв рот. На лед полетела мокрая тоненькая веревочка.
– Давай! – исступленно закричал Гулин.
Еще раз погрузившись в воду, он накинул трос на крюк. Гулина ухватили за руки и вытащили из воды. Он дрожал. И Сашка Замятин подумал вдруг, что все это до нелепости странно, неправдоподобно: кругом снег, лед, светит зимнее солнце, а на реке стоит голый человек и, не попадая зуб на зуб, судорожно натягивает кальсоны.
– Помогай, ребята! – закричал Калимбеков, набрасывая на Гулина нижнюю рубаху. Ее подхватил младший Захаренко и, как ребенку, стал натягивать рубаху через голову.
Гулин никак не мог попасть в рукав, и, перехватив его руку, Захаренко одел его. Так же быстро натянули верхнюю рубаху, штаны, телогрейку, тулуп. Свирин сказал:
– Гоняй его, друзья-товарищи!
Гулина подхватили под руки и потащили по дороге к яру. Он едва успевал переставлять ноги, волочился. Калимбеков советовал:
– Ногами бежи, ногами.
Не сбавляя ходу, трактористы поволокли Гулина на подъем, он почти висел в их руках. Минут через десять Гулин взмолился:
– Хватит, братцы, выдохся!
Он был красен, потен, пар валил из-под тулупа, глаза повеселели – вот-вот расплывется улыбочка с прищуром, насмешливо скривится нижняя губа. Трактористы подвели Гулина к старшему Захаренко, возле которого весело потрескивал костер, посадили на расстеленный брезент.
– Не раздевайся, пока не высохнешь, – предупредил Свирин. – Сиди, мы сейчас…
Сквозь радужно расплывшиеся ресницы наблюдает Гулин за товарищами. Ему тепло, покойно, немного ноют ноги, иногда судорога холода щекочуще пробегает по позвоночнику, но все это мелочь, пустяк по сравнению с пьянящей радостью, которая мягко и трепетно разливается в груди. Гулин сейчас любит всех; готов обнять и Калимбекова, и Свирина, и братьев Захаренко, и Сашку, смеяться с ними, и ему становится жалко, что все уже позади: прыжок в воду, требовательный голос, восторженный взгляд Сашки, уважительные лица остальных трактористов. Но впечатления пережитого еще живы: он снова представляет себя стоящим на льду, слышит свою фразу: «Погоди, дай-ка я!» –
Гулин взмахивает замерзающими ресницами, смотрит на реку. Тракторы взвывают моторами. Впереди машина его и Свирина, за ней через трос – Калимбекова. Они начинают выбирать слабинку троса, медленно и осторожно, чтобы не было рывка. Из машины Калимбекова высунулся Свирин, машет рукой, что-то кричит, видимо, братьям Захаренко. Двойной трос натягивается, звенит, колеблется. Свирин машет рукой, словно дирижер в стремительном танце, затем рука застывает, плавно идет в сторону. Моторы воют задыхаясь. Трактор братьев Захаренко несколько раз покачивается из стороны в сторону, но не подается. Машины упорно работают на месте. Потом становится видно, как мотор засевшего трактора поднимается вверх, машина вздрагивает и лезет на лед радиатором. «Помнут!» – тревожно думает Гулин, но, точно в ответ на его опасение, Свирин взмахивает рукой – утихают надсадные такты моторов, а трактор братьев Захаренко все движется, понемногу поднимаясь на мелкий лед, который набивается между гусеницами, это и хорошо – машина не пойдет вниз. Еще секунда – и гусеницы показываются из воды. Лед послушно подается в сторону.
– Давай работай! – кричит Свирин.
Трактористы добавляют газу. Машина братьев Захаренко выползает на берег.
Через несколько минут все водители собираются вокруг нее. Что с машиной? Заведется ли? Свирин озабоченно говорит:
– Бог не выдаст, свинья не съест. Опять же новая, должна бы.
Страшно подступиться к мокрой, обросшей сосульками машине – на ходовой части ил, грязь. Все это замерзло, висит махровыми бородами. Неузнаваема новенькая машина, и лица братьев Захаренко мрачнеют.
Свирин тяжело вздыхает:
– Укатали дизель! Срам! Что же делать будем? Куда могла попасть вода?
И тут происходит неожиданное – Сашка Замятин выступает вперед. Как это случилось, он и сам не понимает, но выходит вперед и сначала застенчиво, а потом все смелее говорит:
– Я думаю так… Одним словом, в школе нас учили. Вернее, не в школе, а на курсах трактористов. – Он не замечает ни насмешливой улыбки Гулина, ни нетерпеливого жеста Калимбекова, ни добродушных глаз Свирина, словно говорящих: «Валяй, Сашка, мели что знаешь!» – и продолжает: – Если дизельный трактор марки С-80 оказался погруженным в жидкость на продолжительное время, то следует прежде всего отвинтить нижнюю пробку картера и посмотреть, побежит ли из него вода. Если вода не побежит, значит, ее нет. Но вот в чем беда – может случиться, что вода уже замерзнет, тогда нужно прогреть картер, пропуская через него несколько раз горячую воду. Если и после этого вода не покажется – картер чист. Желательно также во всех емкостях проверить и сменить масло…
Он переводит дух – трактористы слушают напряженно, с интересом. Сашка воодушевляется еще больше:
– Самая же главная опасность – намокание магнето, – Сашка точно помнит: так говорил преподаватель. – Его нужно аккуратно снять, унести в отапливаемое помещение и, дав остыть, посмотреть, не пробивается ли на массу…
Он замолкает, оглядывается на Гулина и прикусывает язык: тракторист, схватившись руками за живот, беззвучно хохочет, ощерив белые зубы.
Сашка густо краснеет, съеживается, и ему становится так стыдно, что он быстро повертывается и убегает за трактор. Губы Сашки дергаются, в глазах мутная пелена – он едва сдерживает слезы.