Шестиглавый Айдахар

Есенберлин Ильяс

Кундуз невольно сделала шаг вперед, чтобы потрогать увиденное руками, но чудесная картина тут же исчезла, и ничего не было на стене, кроме яркого сияния красок. В растерянности она отступила назад и тотчас же снова увидела картину.

Девушка повернула свое лицо к Коломону. Восхищение и мольба были в ее взгляде.

– Что это? – едва слышно спросила она.

Ромей положил ей руку на плечо:

– Тише, девочка! Тише! Держи себя в руках. Об этом, кроме тебя, никто не должен даже догадываться… – речь Коломона была тороплива

и сбивчива. – Я мечтал сделать такое чудо всю жизнь… Я берег это для будущего… Но появилась ты… Теперь понятно, для чего я просил тебя приезжать сюда каждое утро? Эту картину можно видеть только с этого места и только тогда, когда восходит солнце… Стоит солнцу изменить свое положение в небе, и никто, даже с этого места, не сможет увидеть то, что увидела ты!.. Лишь великое и доброе солнце, дающее людям тепло и свет, открывает своими лучами невидимые краски, заставляет их явиться миру.

Кундуз все еще не могла прийти в себя:

– Как же ты сумел сделать такое?

– Нет предела для человеческого разума. Я сделал совсем немного – открыл одну из тайн ученого, который жил во времена Искандера Двурогого… – Коломон вдруг перестал говорить. Прямо к ним шел один из туленгитов, стерегущих рабов. – Я обо всем расскажу тебе после. – Ромей своими пронзительными глазами посмотрел в глаза девушки:

– Кундуз! Я хочу видеть тебя! Сегодня, как только зажгутся первые звезды, приходи к озеру! У меня есть несколько золотых монет, и я куплю эту ночь у стражника!.. Я буду ждать!..

– Хорошо. Я приду, – тихо, но твердо сказала девушка.

Вернувшись во дворец, Берке не велел никого к себе пускать и долго сидел в одиночестве. Мысли о том, что он увидел, не давали ему покоя. Потрясение прошло, и все можно было обдумать не торопясь.

Надо было что-то предпринять. Но что? Коварный ромей, зная, что мусульманская религия запрещает изображать людей, животных и птиц, все-таки обманул его.

Если кто-то догадается о том, что видел сегодня он, мусульмане отвернутся от хана, который позволил гяуру совершить такое святотатство.

Мечеть прекрасна. Подобных орнаментов и красок ни разу не видел Берке, хотя за долгую жизнь он побывал в землях разных народов. Закралась вдруг мысль: быть может, никто и никогда не узнает, что под орнаментом скрыто изображение человека, может, не стоит разрушать то, что создал мастер-ромей? Или приказать построить что-нибудь на том месте, с которого открывается тайна?

Но сейчас же на смену сомнениям пришла подозрительность. А что, если это не единственный секрет мастера? Кто знает, что у гяура может быть на уме?

Кровь отлила от лица хана, когда он подумал об этом. Нет! Выход был один – уничтожить всю роспись, которую сделал на этой стене ромей, и заставить его подчиниться ханской воле.

Перед глазами вдруг поразительно четко и ясно появилось изображение красавицы верхом на иноходце. Трудно было поднять на такое руку. Но зачем, почему решился на этот

безумный поступок мастер? Туленгит намекнул сегодня хану кое о чем, но он только показал голову змеи, спрятав ее тело в воде. Так в чем же все-таки дело?

Берке думал о ромее, а перед глазами стоял образ девушки. Давно не охватывало его сердце волнение и не просыпалось желание обладать юным телом. Можно было бы приказать нукерам отыскать ее и привести сейчас же во дворец, но что-то удерживало хана от этого…

Так как же поступить с мастером? Раб осмелился полюбить свободную девушку, юную, прекрасную, как утренняя звезда Шолпан…

Хан схватил серебряный колокольчик и затряс им.

В комнату торопливо вошел сотник Салимгирей.

– Приведи сюда мастера-ромея.

– Слушаюсь и повинуюсь, великий хан.

Через некоторое время воины с обнаженными саблями приволокли во дворец Коломона и втолкнули его в комнату к хану.

– Оставьте нас двоих! – приказал Берке.

Воины удалились. Хан долго и пристально рассматривал мастера, словно пытаясь прочесть его мысли. Лицо ромея было неподвижным и бледным. Крупные капли пота блестели на его высоком лбу.

Недобрая улыбка тронула губы Берке.

– Рассказывай, – велел он.

– О чем, Берке-хан?

– Начнем хотя бы с того, когда ты закончишь строительство мечети?

– Я уже говорил… Осенью.

– Хорошо. А теперь скажи мне, зачем ты нарисовал на стене эту девушку?

Коломон резко вскинул голову.

– Я люблю ее!

– Ну, а она тебя?

– И она любит…

Лицо хана передернулось, но он справился с охватившим его гневом и по-прежнему спокойным голосом сказал:

– Разве тебе неизвестно, что она сосватана?

– Я знаю об этом. Но разве это имеет какое-то значение, если люди любят друг друга?

Дерзость ромея, его упрямые и смелые ответы бесили Берке:

– У вас разная вера. Девушка мусульманка…

Мастер не спрятал глаз:

– Самая великая религия, которой поклоняются люди всей земли, – это любовь…

Лицо хана побледнело и заострилось. Он чувствовал, как охватывает его, подступает к горлу знакомое состояние дикой ярости. Стоит только расслабиться, и оно захлестнет его, закроет глаза пеленой кровавого тумана, и тогда…

– Ты знаешь… что наша религия… запрещает рисовать людей… – Берке с трудом выталкивал слова из сведенного судорогой горла.

– Я люблю ее… И у меня не было иного способа выразить это. Она не понимала и боялась моих слов, потому что слова могут лгать.

– Дальше…

– Дальше? Когда она увидела свое изображение – оно сказало ей обо всем. Кундуз хорошо знает, чем это грозит мне. И если я не побоялся, значит, слова мои не лживы. Я совершил, согласно высшей религии, страшный грех. Девушка узнала, что я люблю ее больше, чем свою жизнь. И она согласилась…

В уголках губ хана появилась пена, а узкие глаза превратились в крохотные щелки.