Шествие. Записки пациента.

Горбовский Глеб Яковлевич

Один пузан-пациент из административно-сильных, насквозь проконьяченный, загубивший себе потроха, ссылаясь на авторитетное мнение, называл Чичко злостным диссидентом, распространяющим гнусные слухи о спаивании русского народа, о дебильных малютках, имя-де которым легион, и еще о том, что Советская Россия сама, безо всякой атомной бомбы, по пьяному делу развалится. Не обошлось и без «достоверных сведений», в которых сообщалось, что «замечательный врач» Чичко умер. Причем давно.

Сам Викентий Валентинович при воспоминании о Чичко прежде всего видел перед собой уникальный по чистоте, открытый и милосердный взгляд голубых

глаз врача, посуливших ему возле могилы Некрасова избавление от алкогольного рабства, заронивших в измаявшееся сердце надежду на реставрацию чувств и разума… Мценский не сомневался, что если чем и исцелял Чичко, так это именно взглядом своих глаз, до краев налитых участием и состраданием.

Однажды, года через два после их встречи на Московском проспекте, Мценский, успевший побывать в больнице, а также поменять место работы, неожиданно просто, за какие-то копейки узнал в «Ленсправке» адрес и номер телефона Геннадия Авдеевича Чичко. Мценского буквально потрясло то, как просто, как элементарно достались ему драгоценные сведения. Мечта была столь взлелеянной, столь «золотой», что ему даже не хотелось верить в ее внезапное осуществление.

«Почему же я раньше не догадался?»— повторял он бесконечное число раз. Позвонив по обретенному номеру, Мценский узнал, что Геннадий Авдеевич сам лечится в больнице, что у него инфаркт и что слухи о его смерти не такие уж фантастические.

Самый сокрушительный в году запой подкрадывался к Мценскому, как правило, ближе к лету, с завершением учебного года. Викентий Валентинович предчувствовал этот мрачный катаклизм загодя, как японская рыбка предчувствует надвигающееся землетрясение. Он и о «морячке»-то вспомнил не бескорыстно: а вдруг и впрямь поможет знахарь? Предотвратит, отсоветует? А потом выясняется, что у спасителя — инфаркт. Мценский засобирался навестить «морячка», купил кулек апельсинов и вдруг в последний момент чего-то испугался — то ли инфарктной беспомощности Чичко, его тогдашней врачебной бесполезности, то ли своего отчаяния в связи с этим, — во всяком случае, в больницу не пошел, передумал, да и в какую больницу идти — неизвестно: когда звонил — не выяснил, а звонить вторично постеснялся. Апельсины были проданы там же, где и куплены, только на другом конце очереди. Деньги, два рубля, истрачены на бутылку бормотухи.

И тут подвернулся один деятель, по фамилии У покоев.

Над Ленинградом шумели скоротечные майские дожди, пронизанные солнцем и запахом свежей зелени. Мценский тащился с последнего урока, набрякший предчувствием «катаклизма» и печалью, вызванной всегдашним отсутствием денег. То было время, когда он еще делился доходами с семьей. На Невский проспект по дороге к дому Мценский выходил отнюдь не из желания насладиться красотами архитектуры, но исключительно из-за призрачной возможности «продлить удовольствие». На Невском, в его людской стремнине, случались непредсказуемые встречи, сулившие желанное «продление».

Евгений У покоев был городской знаменитостью в определенных кругах. А вот какого именно профиля, Мценский в точности не знал, но знаменитостью явно незначительной и к тому же пьющей: то ли актер, то ли поэт-песенник, но скорей всего — спортсмен. В городе с ним долго возились: воспитывали, перевоспитывали. Упокоев метался по асфальту на своих «Жигулях», невинно улыбался инспекторам ГАИ, но время от времени приходилось

ему дышать в индикаторный приборчик, и тогда его ненадолго лишали водительских прав.

Мценский встречал этого юркого, переливчатого, скрипевшего престижной кожей хищника в одном из «демократичных» кафе на Невском проспекте, в дверях которого не было швейцара и где можно было подслушать полуинтеллигентный треп, сдобренный лабухским сленгом, а глазами натолкнуться на чью-либо полузнакомую улыбку. Здесь можно было примазаться к веселой компании и схлопотать глоток бормотухи на дармовщинку. Здесь многие знали друг Друга в лицо и понятия не имели, что за этим лицом стоит, а то и прячется?

Упокоев выскочил из жигуленка, направляясь в кафе, у дверей которого в мрачном раздумье топ-та лея «порожний» Викентий Валентинович, прижимавший к измученному организму учительский портфелишко.

— А я, собственно, к вам! — ухватила знаменитость Мценского за пуговицу блейзера, такого некстати нарядного. — Есть разговор…

— А вы не ошибаетесь? Я ли вам нужен?

— Вы. Только не здесь, не в этом гадюшнике. К тому же, если не ошибаюсь, вы на нуле? Выпить хотите? Как следует, в ресторане? Под красную рыбку и вежливое обхождение? Скажем, «Метрополь» сгодится?

— Не знаю, ч-чем обязан?

— У меня к вам предложение. И не бойтесь, я не шпион. Я — Упокоев! — произнес живчик свою фамилию и милостиво улыбнулся, ожидая аплодисментов.

— Очень приятно, только…

— Садитесь в машину. У меня хорошее предложение, тихое, даже благотворительное. Потом спасибо скажете.

В машине по дороге к ресторану Упокоев изложил просьбу.

— Хотите… подлечиться?

— То есть?!

— Поправить здоровье, черт возьми, не желаете? За казенный счет? Выведут из вашего помятого организма алкогольные осадки, введут витамины. А с моей стороны — помимо ресторана, приличные продуктовые передачи два раза в неделю: икра, цитрусовые, шоколад и прочие баночки с импортными компотами.

— Собственно, за что и почему?

— За красивые пуговицы на пиджаке. Мне, знаете ли, не нравится, как вы последнее время выглядите.

— Да, но ведь я работаю. На носу экзамены.

— Когда в ваших классах кончаются занятия?

— Через неделю. Но ведь экзамены…

— Уверен, что с экзаменов вас отпустят. Притом с радостью. Узнают, что вы за ум взялись, и благословят.

— Я в этой школе недавно.

— Считаете, что еще не принюхались? Плохо вы знаете своих коллег. Советская учительница — самая бдительная по винной части. Потому как у любой из них муж, брат, сын — потенциальный алкоголик. Мой совет: соглашайтесь, не раздумывая. На время экзаменов устрою вам бюллетень. На нервной почве.

— Видите ли, подлечиться я не против… Мне один врач сулил, приглашал меня один хороший человек… Может, слышали: Чичко Геннадий Авдеевич? Лечит внушением. Убеждает. Отговаривает как бы…

Упокоев тормознул, прижав жигуленка к поребрику, внимательно посмотрел в слезящиеся, опухшие глаза Мценского, с минуту посоображал.

— Он там консультирует, этот ваш Чичко. В больничке, куда я хочу вас поместить.

— Поместить?! — насторожился Викентий Валентинович. — А собственно, по какому праву? Почему вы распоряжаетесь мной? В-вы, да ведь вы сами-то кто?! Зашибаете не хуже моего! От вас и сейчас кардамоном пахнет — небось зажевали?