Шикаста

Лессинг Дорис Мэй

— Мы беседуем, только и всего, — ответил он.

Его обычный ответ. И о других он сообщал так же лаконично: «Говорим… Он мне много рассказывает…»

Бенджамин сам отказался от «особых отношений», еще в Нью-Йорке, семилетним, с Мириам. Не понравилась ему Мириам. И впоследствии всегда отказывался. От этого никуда не денешься. Можно об этом думать, просто ужас сколько думать… Я и думаю. От чего я отказалась? Мне тоже много чего предлагалось, но я… предпочитала сидеть в кухне с миссис Джонс и кормить ее цыплят.

Бенджамин. Он хотел больше, чем ему предлагали. Он не желал быть попутчиком, ему хотелось, чтобы Мириам, Хасан или кто там еще, чтобы

они его звали. Не думаю, что он стал бы хаять Мириам, если бы она пригласила его лично, собственной персоной. Ни с одним из наших домашних учителей Бенджамин не ходил гулять, потому что приглашали в первую очередь Джорджа, а его лишь так, заодно. «Дубина черная тупая», — пробормотал он как-то в адрес одного из наставников. Интереснее всего, что он вовсе не думает, что черные непременно тупы. Просто подобное высказывание лучше соответствует принятому им стилю поведения. И это меня пугает. Такая маска прилипает, и потом ее очень трудно отодрать. Бенджамину не нравится наше жилье. Он отпускает шуточки насчет «туземного стойбища», однако спать на крыше обожает, с местными дружит и с малышами охотно возится. Но я вижу, что в скучной современной квартире ему было бы уютнее. Со скучными современными соседями. В общем, Бенджамина заедает то, что он не особенный. Но и Джорджа никто не выделял, как особенного. Он обходился тем, что оказывалось в наличии. Он видел, что перед ним, а Бенджамин — нет.

Да ничего особенного в наличии, вроде, и не оказывалось. Так можно было бы подумать в то время. И не случалось ничего особенного. Ну, Джордж куда-то ходил или ездил, на рыбалку, в кафе там, в музей, и все такое. В парк, в мечеть… или просто сидели они с учителем под деревом и беседовали. В Нигерии, помню, с Ибрагимом сидели они в тени дерева на земле. Джорджу тогда лет девять было или десять. Просто говорили. Помню, мне тоже хотелось там с ними сидеть, но, пригласи они меня, я бы наверняка отказалась. Так мне теперь кажется.

Все дело в том, что из себя человек представляет. Приходят они в дом раз, другой, третий… Начинаешь задумываться, кто же он такой, и все такое.

И что?

Хасан мне сразу понравился, с первого взгляда, хотя он был и старый. Так я тогда думала. Мать сказала, что ему сорок пять. Ровесник Симона.

Беседовали Хасан и Джордж подолгу. Ни с кем он так много времени не проводил. Почти каждый день они общались. Они съездили на неделю в Священный город. И было это лишь в прошлом месяце. Когда брат вернулся, я обратила внимание, что родители не спрашивали его ни о чем. Джорджу шестнадцать, он для них как будто взрослый. Боятся они его, что ли? Нет, это, конечно дурацкая постановка вопроса, дурацкая формулировка. Надо как-то иначе, но мне почему-то ничего не лезет в голову.

В общем, похоже, что чем больше об этом думаешь, тем удивительнее. Но не в том смысле, что ты прыгаешь от восторга: ах-ах, как удивительно, как потрясающе! А в том смысле, что задумываешься серьезнее, вникаешь глубже и глубже. Каждый день приносит что-то, о чем стоит подумать. Я и записки эти свои сочиняю ежедневно понемногу. И думаю каждый день, и к матери пристаю с вопросами. С Джорджем тоже разговариваю, но тут каждый день не получается. Он парень понятливый, не дразнится, как в детстве.

Хотелось бы мне обратно в детство. Взрослеть почему-то не тянет. Врать здесь не собираюсь, пишу правду. В последнее время задумываюсь над тем, что Симон и Ольга слишком много работают. Жизнь их можно без всяких преувеличений назвать тяжелой. Вижу, что Джордж тоже так считает. Вижу, что он лихорадочно

размышляет, беспрерывно и напряженно. Чувствуется, что он хочет уловить и упорядочить все свои мысли, но у кого же это получится!

Много времени он проводит наедине с собой. Иногда во дворе, окруженный всей местной детворой, рассказывает что-то ребятишкам или играет с ними. Не находит себе места, носится вокруг, как заведенный. Зашло солнце — и он уже на кровле. Сидит, свесив одну ногу, обхватив руками колено второй, смотрит в небо, беседует со звездами. И мыслит. Ночами по-прежнему часто не спит. Родители просыпаются, засыпают снова, они знают о его бдениях, может быть, узнали чуть позже, чем я, чем появилась Мириам. Мать не любит затрагивать эту тему. Она знала, но оценивала это не так, как сейчас. Обычное явление: то, что мы думаем о чем-то через год, отличается от того, что мы думали раньше. На свои мысли нельзя положиться.

Но чему-то другому, область которого где-то за мыслями можно доверять.

Как ни странно, жизнь нашей семьи протекает совершенно нормально, просто образцово. Даже Бенджамин ведет себя если и не вполне пристойно, то нормально, как и другие подобные отпрыски в других нормальных семьях.

Вообще-то, если на то пошло, Бенджамин ведет себя гнусно. Но я понимаю, что это объясняется тем, что он не видит, что у него «не так». Он понимает, что не приемлет того, что происходит с Джорджем. Он размышляет над этим. Как бы Бенджамин себя ни вел, дураком его не назовешь. Джордж его с ума сводит, и он не может думать ни о чем другом.

Когда Джордж вернулся из Священного города, Бенджамин не задал ни одного вопроса, но постоянно висел над Джорджем грозовой тучей. Джордж всегда очень терпим с братом. Ну, чаще всего. И со мной тоже. Понимаю, что иной раз ему хотелось бы, чтобы мы не болтались возле него. Я все время трусь рядом с ним, выжидая от него словечка, взгляда, не говоря уж об улыбке. Помню его чудесную улыбку в детские годы. Сейчас, конечно, он реже улыбается. Ссутулившись, стариком передвигается с невидимой ношей на плечах, а на лице вместо улыбки иногда проскальзывает гримаса боли.

Но иногда, обычно, когда вся семья в сборе, за столом или на крыше, он забывает о своих заботах, веселится и веселит всех, кто рядом. Мне нравится следить за реакцией отца и матери. Они облегченно улыбаются, Бенджамин ведет себя, как дитя малое, и, боюсь, я тоже.

Надеюсь, что я все-таки не таким тяжким бременем давлю на плечи родителей, как Бенджамин. Закрыв глаза, вспоминаю выражение их лиц, когда они смотрят на Бенджамина: терпение и доля юмора. На Джорджа они смотрят с нежностью и радостью. Мне нравится наблюдать за ними, когда Джордж весел. Как будто они только что получили чудесный подарок. Боюсь, мы с Беном не такие подарки. По лицам родителей судить трудно.

Просмотрев записи, вижу, что пишу только о Джордже. Не знала, что так получится.

А посоветовал мне взяться за записки Хасан.

Я не забыла об этом совете Хасана, но держала воспоминание где-то на задворках памяти. Не удивлюсь, если не смогу забыть этот вроде бы незначительный факт. Иной раз удивишься, что мы помним, а что предпочитаем забыть.

Случилось это так.

Только что село солнце, луна взошла, звезды еще не проявились. Дневную жару сменила желанная прохлада. Пахло смоченной водой пылью, специями и свежеприготовленной едой; с улиц доносился обычный городской шум. Раздался призыв к молитве. Я привыкла к этой обстановке, не хотелось думать, что придется когда-нибудь с нею расстаться.