Схимники. Четвертое поколение

Дорош Сергей Васильевич

– И ты ищешь? Не боишься уз?

– Я просил его обучать нас еще там, в лесу. Мое желание с тех пор не ослабло. Мятежнику никогда не стать отцом сторожевых псов антов. Он слишком хорошо умеет разрушать, а нам надобно другое. Верь мне, дева. Никто из нас не желает зла Искателю. Клянусь тебе своими собачьими братьями. Подумай, ты не лазутчик, не следопыт. Мы отыщем учителя и без тебя. Я настоял на том, чтобы узнать, считаешь ли ты себя все еще дочерью Искателя. И, как оказалось, не зря. Ты – моя сестра, я хочу облегчить твой путь, а не наш.

– Я с вами, – произнесла девушка и улыбнулась.

Хотелось

сказать больше, гораздо больше, но горло буквально молило пощадить его. Ант вызывал доверие. Почему-то казалось, что в его словах не стоит сомневаться.

– Цуцик, может, сходишь за моим конем? – спросил чуб.

Ант ушел куда-то, чуб присел к стене, вытянув левую ногу. Кислота подошел к Малышке и протянул флягу.

– Выпей, – посоветовал он. – Легче станет.

Во фляге оказалось что-то хмельное с привкусом меда, настоянное на каких-то травах. Сперва оно обожгло девушке горло, но потом действительно стало легче. Она почувствовала приятную мятную прохладу. Истерзанные голосовые связки, казалось, слегка занемели. По крайней мере, теперь можно было говорить, правда, лишь шепотом.

– Что это? – спросила княжна.

– Не знаю. Это фляга Гордеца.

– А что такое «цуцик»?

– Собака по-чубовски. Вернее, не в том смысле, как у нас. Не знаю, как объяснить. Наверно, по отношению к анту это что-то среднее между насмешкой и оскорблением.

– А он не боится, что дойдет дело до драки? Нет, я понимаю, чубы ничего не боятся…

– Да этому собакоголовому гордость не позволит обращать внимание на мои подначки или вызвать на поединок хромого. А до простого мордобоя он не опустится. Воспитаны они по-другому.

– Но ты же обижаешь его этим.

– Э, нет, сестренка. Он – страж антского народа, величайший из воинов. Гордость не даст ему даже подумать, что эти оскорбления – нечто большее, чем пустое сотрясание воздуха. Учитель твой попал не в бровь, а в глаз, прозвав его Гордецом. И кстати, на самом деле я его очень уважаю. Он действительно один из лучших воинов, что встречались мне. Уж всяко сильнее меня. К тому же из него вышел бы отличный атаман. Но эта его собачья шкура, косы, как у девки, выглядят смешно.

– Можно подумать, смешнее, чем твои шаровары и клок волос.

– Осэлэдэць! Вин называется осэлэдэць, запамьятай, будь ласка!

– Запомню, запомню, – усмехнулся Кислота.

Вернулся Гордец, ведя в поводу статного скакуна, серого в яблоках. Конь бешено вращал глазами, пытаясь вырвать повод из рук чужака, от которого к тому же пахло псиной. Но псеглавец держал его железной рукой, то и дело пригибая голову вниз, словно показывая, кто здесь хозяин.

Чуб подскочил, чуть не упал, опершись на левую ногу, и попрыгал к коню на правой. Вырвал повод из ладони Гордеца и начал поглаживать скакуна по шее, успокаивая и приговаривая:

– Ты ж мий красэнь, ты ж мий гарнэсэнькый, зовсим зацькував тэбэ цэй тэлэпэнь. Ты ж мий риднэсэнькый, дочэкався.

Конь действительно успокоился. Теперь он задорно переступал передними ногами, игриво взбрыкивал, иногда храпел, словно порываясь пуститься вскачь. Но стоило хозяину прикоснуться

к луке седла, умный зверь замер, а потом опустился на колени передних ног. Самота с трудом, но все-таки забросил себя в седло. Слегка тронул бока коня пятками. Тот поднес хозяина к тому месту, где осталось лежать ружье. Чуб поднял его, не слезая с седла. Кислота подал пистоли.

– Добрэ, – Самота счастливо улыбнулся. – Вот это – настоящий друг человека, а не ваши собаки. Он меня из любой битвы вынесет, мертвого или раненого, и к своим привезет. Ну что? Как из города будем выбираться?

– А разве Кислота не может приказать пропустить нас? – удивилась Малышка.

– Город закрыт, – ответил бывший глава тайного приказа. – Исключений ни для кого делать не станут.

– Дождемся ночи, – сказал ант, – а там что-нибудь придумаем.

– Уже придумал. Но для этого действительно надо дождаться ночи.

Они расположились в какой-то подворотне, куда не заглядывали люди, зато было полно всевозможного мусора и то и дело пробегали жирные крысы. Отбросов им здесь хватало.

Самота так и не слез с коня. Он достал из переметных сум и водрузил на голову чудную, на взгляд княжны, шапку с высоким околышем из серой овчины и длинным вершком из красного шелка, спускавшимся за спину практически до пояса и оканчивавшимся кистью. Сноровисто перезарядил пистоли и ружье, в каждом движении чувствовался немалый опыт. Это стало для девушки настоящим открытием. Дружинники ее отца очень часто брезговали даже луком, считая, что настоящий витязь должен сходиться с врагом лицом к лицу. Наверно, у чубов все было по-другому.

Кислота и Гордец где-то по пути подхватили весьма объемистые заплечные сумки. Из своей златомостец извлек полусапожки без каблуков и на шнуровке, а также просторную белую рубаху без вышивки. На голову он повязал цветастую косынку, отчего стал похож на пирата, как их себе представляла Малышка. Когда он рылся в своем мешке, девушка услышала тихий шелест и заметила аккуратно сложенную антскую кольчугу, такую же, как у его спутников.

Псеглавец стоически переносил дневную жару в своей довольно-таки теплой одежде, не изъявив желания что-то снять, хоть его рубаха была весьма плотной, сшитой из грубого домотканого полотна. А уж про собачью шкуру и говорить не приходилось. Малышка прикинула и пришла к выводу, что пес, раньше носивший ее, был ростом с доброго теленка. Кольчуга Гордеца, казалось, была сплетена специально для него, сидела как влитая, ни одно колечко не шевелилось, даже когда ант переходил на бег.

Кстати, она да еще меч были единственными стальными вещами. В остальном северяне предпочитали обходиться костью. Из нее оказались сделанными все пуговицы, застежки и даже небольшой нож, висевший на широком поясе. Фляга была вырезана из дерева и обтянута кожей. Девушка хотела вернуть ее хозяину, но в сумке у Гордеца обнаружился целый мех с такой же жидкостью. Он наполнил флягу до краев и вернул княжне.

– Тебе нужнее. Только пей маленькими глотками и нечасто, а то захмелеешь.

– Ага, начнешь песни похабные орать, приставать к нам, – поддержал его чуб, спрятав в усах ехидную улыбку.