Схимники. Четвертое поколение
Шрифт:
Печальная улыбка мелькнула на моих губах. Я-то говорил ему о княжне, когда упомянул о чем-то необычном. Присел под деревом и задумался: а как это происходило у моего учителя? Так же? Как отбирал он всех нас? По каким признакам? Или случайно ткнул пальцем – мол, ты, ты и вон ты, будете моими учениками.
За этими мыслями не заметил, как Ждан ушел в город. Вернулись девушки. Я наловил рыбы. На костре забулькал котелок. После долгого пути и еды на ходу, всухомятку уха показалась особенно вкусной. Княжна сидела у костра, безучастная ко всему, просто отдыхала. Борислава пыталась сама воспроизвести часть приемов, которые подсмотрела
– Кто ты такой, Искатель?
– Удивительно, как поздно ты задала этот вопрос, – усмехнулся я.
– Раньше времени не было. А вот сейчас я думаю, думаю – и не могу понять.
– И ты рискнула пойти в глушь неизвестно с кем?
– Страхи были, – призналась она. – Особенно после того как Ждан так лихо выбил у меня меч. Я поняла, что он один может сделать с нами все, что захочет. Но возвращаться было некуда. А вы все-таки спасли нас. Так кто ты?
– Я – это я. Больше пока мне нечего сказать. Если вы останетесь с нами, со временем узнаете и поймете больше.
– А вы позволите нам остаться?
– Не запретим. Пойми, наша жизнь очень отличается от вашей прежней. Куда вы вообще направлялись?
– Я не знаю. Тогда главным было уйти от погони. О будущем мы собирались подумать потом. Но что бы мы ни выбрали, сомневаюсь, что пришлось бы легче, чем рядом с вами.
– Тогда оставайтесь. Но выдержит ли Светлана? Наша жизнь – вечная дорога. Летом и зимой мы не сидим на одном месте.
– Справлюсь, – тихо промолвила княжна, и я понял, что все это время она внимательно прислушивалась к нашему разговору.
– Ты еще не знаешь, с чем тебе придется справляться, – немного жестоко произнес я.
– Все равно, – упрямо тряхнула она головой. – Назад не хочу. Там с тоски удавиться можно. Не хочу, чтобы вся жизнь прошла в четырех стенах, чтобы каждый день одно и то же. Не заметишь, как в седую каргу превратишься, а вспомнить-то и нечего.
– Такова женская доля, – развел я руками. – Дом, детишки малые, пряжа, вышивка крестиком.
– Так то – у обычных женщин. А у меня? Чувствуешь, что зря и на свет появилась. Заперли, глаз не сводят – что хочешь, то и делай. Вот только знай, что ни дома своего, ни детишек у тебя не будет. Остается только пряжа да вышивание крестиком из того, что ты назвал. И умрешь – никто не заплачет, потому как ты – лишь угроза своей старшей сестре да ее наследникам. Не человек даже, а лишь бурдюк с ценной княжеской кровью. Вздохнут все с облегчением – мол, теперь смуты не будет. Лучше уж котлы драить на ночных стоянках. Наука нехитрая.
– Не знаю. Это ты сейчас так говоришь. А годик-другой повертишься у котлов – и опять про тоску зеленую речь заведешь.
– Вот когда заведу, тогда и поговорим, – отрезала она.
Да, такова она, княжеская кровь. Вереница благородных предков, привыкших повелевать, своенравных и упрямых, – ее просто так не отбросишь. И вроде бы не знает Светлана, что ждет ее, а уже уверена, что все по плечу. Что скажет она, изведав долгие дороги, ночевки под открытым небом, когда зимой чуть ли не в костер лезешь на стоянке, чтобы хоть немного согреться, когда хлещут затяжные дожди, а ты шагаешь по размокшему большаку? Как заговорит,
Уже давно стемнело, а Ждан все не возвращался, хотя наверняка давно купил все, что собирался. По темноте никто не торгует, особенно в Тихой Замути. Торговцы спешат спрятать свое добро за надежными замками, прежде чем спустится темнота и городская шваль выползет из подворотен, полностью беря в свои руки незримую власть над городом. И только редкие улочки, которые патрулирует городская стража, избегают подобной участи. Но мой спутник уже не был тем пацаном, с которым я встретился больше четырех лет назад. Он вполне способен за себя постоять. Ему нужно было взглянуть в глаза своему нерадостному детству, чтобы оно наконец перестало преследовать его ночными кошмарами и тяжелыми воспоминаниями. Потому я не волновался.
Ждан появился, когда дело уже шло к полуночи. Светлана крепко уснула, Борислава подбрасывала хворост в костер и молчала о чем-то своем. Юноша вывалился из зарослей, швырнул на землю туго набитый мешок. От него изрядно разило хмельным. Даже Борислава почувствовала что-то неладное. А уж я видел все, как на ладони. На одежде – пятна крови, на шее – глубокий порез очень близко к сонной артерии. Одежда грязная, кое-где в пятнах сомнительного происхождения. Дочь воеводы быстро налила полную миску ухи, подошла и поставила перед Жданом.
– Поешь, – тихо произнесла она. – Вкусно получилось.
Резким взмахом руки Ждан опрокинул миску прямо в костер. Огонь недовольно зашипел, но легко справился с этой трудностью и опять ярко вспыхнул. А Борислава, в отличие от него, вспыхивать не стала. Прекрасно поняла, что сейчас Ждан не в себе. Любые слова окажутся лишними.
Юноша вдруг упал ничком. Его тело сотрясали рыдания. Встреча с прошлым прошла слишком уж болезненно. Девушка присела рядом, погладила его по плечу.
– Поплачь, поплачь, – проговорила она. – Тебе сейчас надо.
– Да что ты понимаешь, напыщенная знатная дура! – закричал Ждан, отталкивая ее руку.
Крик разбудил Светлану. Она испуганно вскинулась, но я сделал ей знак оставаться на месте. Дочь воеводы вела себя непривычно. Каждое действие – четко выверено, манера держать себя изменилась в корне. Стоило ждать от нее ответной ярости, но Борислава опять не обиделась, присела рядом, обхватила юношу за плечи. И на сей раз Ждан не стал ее прогонять. Его всхлипы стали тише, плечи перестали дрожать. Он прильнул к Бориславе, а та гладила его по голове, приговаривая:
– Вот так, поплачь, станет легче, да, я дура-баба, ну что с меня взять, а ты поплачь. Горе, если разделить его с кем-то, говорят, вдвое меньше становится.
А я следил за этой парочкой завороженно. Интонации Бориславы поразили меня. Да она же делает то, что обычно делаю я, пытаясь на кого-то повлиять! Те же вибрации голоса, тот же тон. Что это? Интуиция, которая веками подсказывала всем женщинам, как успокоить близкого человека, утешить, помочь не поддаться отчаянию? Я же видел, это – не то, чему ее кто-то учил. Оно идет откуда-то из нее. И Ждан затихал. Наконец он взял себя в руки, и слова полились из него полноводной рекой. Он выплескивал то, что очень долго носил где-то глубоко в себе, словно вскрывая нарыв и выдавливая гной из раны. Вот тогда я впервые и услышал о его прошлом.