Широкая кость

Докрилл Лора

– Да нет, конечно, нет. Просто не хочу возвращаться. Я переросла школу.

– Переросла школу? В этом что-то есть. – Он задумывается. – Наверное, можно перерасти что угодно. Подсолнух может перерасти весь сад… Конечно, лучше перерасти все другие цветы, чем вообще не видеть солнца. Чем остаться в зимней тьме и погибнуть, потому что другие растения тебя затеняют.

– Или потому, что тебя душит плющ.

– И это тоже… – Он кивает – наверное, представил себе эту картину. – А что говорит мама?

– Интересно, что ядовитый плющ вызвал у тебя ассоциацию с мамой.

– Ничего

подобного, – врет папа. – Но я же знаю, она должна была высказаться по этому поводу. И, конечно, дать тебе разрешение. – Мама не привратник королевы. Что за занудство. – Ну… так что она сказала?

– Она не очень довольна.

Я почти воочию вижу, что происходит у папы в мозгу – будто голова у него стеклянная. Вот завертелись и залязгали шестеренки: ситуация может послужить лазейкой, чтобы сблизиться со мной и переиграть маму. Он теребит в пальцах кусочек фольги, который нашел в кармане. И методично успокаивается; игра, думаю я, читая между строк, – все актеры любят делать вид, будто их занимают мелочи, например, шарик фольги, найденный в кармане. Он принимается жевать вафлю, используя ее как реквизит, – актеры просто обожают есть и играть одновременно. Они считают, что это железное доказательство того, что они люди. Они бы и пукали на сцене, если бы было можно.

– Ну не знаю, чем она недовольна: она сама не училась в колледже, и я тоже, а только посмотри на нас.

Ага. Сам посмотри на себя.

– Интересно, не могут они тут капнуть чуть-чуть виски вот в это? – шутит он с абсолютно серьезным лицом и пряча глаза. Я молчу. Он продолжает: – И это превратит обычный кекс в свадебный пирог. – Ему всегда кажется, что мне понравится острота, если в ней будут упомянуты пироги. На самом деле ни один толстяк не любит острот про пироги, если только не сам прохаживается на этот счет. – Думаю, что ты достаточно взрослая, чтобы самой решать, как тебе жить. – Все-таки произнес это, хотя и через силу. – Так чем же ты собираешься заниматься? Не актрисой же ты хочешь стать?

Слово «актриса» в его устах звучит как «гоблин», с одной стороны, он в ужасе, с другой – тайно гордится своей профессией.

– Еще чего не хватало!

– Ничего плохого нет в том, чтобы пойти на сцену, по стопам твоего очень старого отца. – Надо же, тут же начал защищаться. – Такая английская роза вроде тебя… – ФЫРК. – Ну… так какие планы?

– Еще немного поработать вне штата в «Планете Кофе». Не знаю… Может быть, потом стать пекарем?

– А путешествовать или…

– Возможно.

– Тебе стоит научиться играть на гитаре. Я всю жизнь мечтал выучиться играть как Боб Дилан. Знаешь, чуть ли не больше всего в жизни я жалею, что не умею играть на гитаре.

Это ты жалеешь, папа…

– Возможно, – вру я, хотя это означает категорическое «нет». – А лучше я усовершенствую искусство изготовления шоколадного фондю.

– Ну конечно, – говорит он, но явно разочарован.

– А тебе еще не поздно научиться играть на гитаре, пап.

– Нет…

Обкусанными кончиками пальцев он собирает со стола крупинки коричневого сахара. Он употребляет только коричневый – считается, что такой полезнее.

Якобы фермерский. Я думаю обо всех его привычках и повадках, которых не вижу теперь, когда он живет отдельно от нас. Когда я не знаю его так же хорошо, как раньше. Он всегда выбирает натуральное. Если вареные яйца экологически чистые, сок свежевыжатый, кофе свежесмолотый, а пиво из бочки, он и доволен.

– Так значит, вот как. – он слегка оттаивает. – Значит, теперь по Лондону будут бегать две мои шальные девчонки! Что это у тебя?

– Дневник питания.

– Ты же не собираешься записывать туда то, что я сказал о маме? Наподобие репортера?

– Нет, папа. Это часть нашей с мамой сделки. Я ухожу из школы и за это заполняю его каждый день, чтобы показать медсестре. Из-за астмы.

– Сделка с мамой? Она тебя шантажирует? Невероятно. В этом она вся.

– Так велела медсестра.

Отец несимпатично складывает губы.

– И что это будет? Череда признаний в любви еде?

– В основном да. Преимущественно неразделенной.

Папа сочувственно гладит меня по плечу.

– Можешь написать там о моих чувствах к твоей маме. Если она прочитает – как думаешь, она прочитает? Ты ведь можешь рассказать ей, что я все еще люблю ее?

– Она знает, что ты ее любишь, папа.

– А можешь сообщить ей, что я сегодня выглядел настоящим красавцем?

– Нет, пап, это же дневник, тут надо писать правду. В этом весь смысл.

Бейквелский пирог

– Небось считаешь меня дурой, – накидывается с порога Дав. – В точности как тогда, когда вы с папой обхитрили нас с мамой, пошли и прокололи тебе уши. А я сидела дома.

– Не понимаю, о чем ты, – говорю я. Очередное вранье. Половина удовольствия от проколотых ушей заключалась в том, что я знала: Дав будет завидовать. Это и помогло мне вытерпеть жгучую пульсирующую боль.

– Не понимаю, почему тебе понадобилось бросать школу.

– Я старше тебя.

– Всего на три года, и тебе еще полагается учиться.

– А я и учусь. – И добавляю делано снисходительным тоном: – Человек никогда не перестает учиться, Дав. – Если в конце прибавляешь обращение по имени, получается еще назидательнее. Я предпочла умолчать о том, что отчаянно стремлюсь стать ученицей в «Планете Кофе», – уж больно приятно смотреть, как она корчится от зависти.

– Ох, ради бога. Это несправедливо.

– Но это правда. Школа не для меня.

– Школа, вообще-то, ни для кого, но приходится же туда ходить. Почему ты решила, что ты исключение из всех правил, всегда и везде?

– Каждый мог бы стать исключением из всех правил, Дав, если только нашел в себе смелость не играть по ним.

– Чушь несешь. – Она скрещивает руки. Кости бедер выпирают на манер акульих плавников, образуя небольшой промежуток между ее джинсами и телом. В нем могла бы поместиться лепешка «тако» и прекрасно держаться, пока вы кладете на нее начинку. Ее пупок подмигивает мне, как глаз.

– Все всегда из-за тебя! – кричит она. – Осточертело! – и убегает, хвостик светлых волос развевается сзади, как в мультфильме «Мой маленький пони».