Шиворот-навыворот. Глеб и Ванька
Шрифт:
На этот раз сон оказался крепким и спокойным.
— Ника! Не гном, а Паша! И не приставай — видишь, он занят, — мама подтолкнула девочку к двери. — Да и Глеб спит, тихо, не мешай ему.
— Ничего, пусть остается, — улыбнулся Пашка. — А то скучно одному ждать пока Глеб проснется. Давай, чего тебе почитать?
— Эх, если б ее старшие братья были такими же внимательными, — вздохнула мама.
Трехлетнюю сестренку Глеба и Ваньки — Нику — Пашка знал с рождения. Сам он был в семье единственным ребенком и, приходя в гости к приятелю, с удовольствием играл с малышкой, строил
Поэтому Ника быстренько сбегала в свою комнату и вернулась с целой стопкой тоненьких ярких книжек.
— Воть этю — бидеди!
— Про медведей, — догадался Гном. — Ну, слушай. Одна девочка ушла из дома в лес…
Ника повозилась, устраиваясь поудобнее на широких коленях, и затихла, с восторгом слушая про похождения маленькой девочки.
— …и пришла в лесу к домику…
Вдруг все изменилось. Пашка не успел понять в какой момент. Только что он сидел на стуле с Никой на коленях и читал книжку и вдруг — они стоят посреди леса. Он завертел головой, пытаясь сообразить, что происходит. Окружающее не внушало оптимизма…
— Гулять паки! — взвизгнула от радости Ника, решив, что они вышли в парк.
Это я типа… заснул, что ли? Гном сильно ущипнул себя за руку. Все осталось по-прежнему. Не заснул. Значит, Глеб и правда не гнал. Клево!
Страха он не испытывал — дитя городских джунглей, знающее, что такое лес исключительно по редким вылазкам в пригород. Там, собирая грибы или проводя выходные на берегу озера, невозможно было заблудиться — неподалеку всегда шумели проносящиеся по трассе машины, а рядом находились взрослые. Поэтому сейчас Пашка даже обрадовался неожиданному приключению и бодро зашагал куда глаза глядят. Глебу расскажу — вот он приколется! Это, значит, не с ним фигня творится, а со всеми.
Лес был не то чтобы страшным, но ужасно неуютным. Огромные черно-зеленые елки кровожадно топырили корявые лапы. Иногда они расступались, но лишь для того, чтобы дать волю меньшим сородичам. Тогда скопище низкорослых елочных скелетов толпилось на свободном от матерых хищников пятачке и жадно тянуло во все стороны тонкие сухие ветки. Под ногами, вместо подобающего приличному лесу мха, или мягкой зелененькой травки, стелилась бурая путаница прошлогоднего сена. Сморщенными бородавками торчали шляпки полусгнивших грибов. Повсюду валялись трухлявые коряги, покрытые отвратительными наростами. Пахло болотом, прелой травой и гнилью. Дополняли безрадостную картину полчища комаров, остервенело накинувшихся на человека, и тяжелые свинцовые тучи, задевающие разбухшими утробами верхушки деревьев.
Ника, казалось, всего этого не замечала. Весело щебетала всякую чушь, подбирала с земли опавшие листья.
Так, долго им еще ходить-то?
— Пить хотю, — сказала малышка.
— Я тоже хочу, но нету, — вздохнул Пашка. — Терпи.
Гном остановился и опять повертел головой. По его прикидкам, прошло уже не меньше часа блужданий, а лес и не думал заканчиваться. К тому же, сгущались сумерки. Пашка все чаще спотыкался на незаметных под слоем жухлой травы кочках. Ника начала канючить.
— Не плачь, скоро домой придем, —
Он прислушался, в надежде услышать шум машин или поезда. Хоть что-нибудь, намекающее на близкое присутствие человека. Тишина. Потом гулко заухало, затрещали ветки, раздался заунывный вой. Пашка вздрогнул, по спине побежали ледяные мурашки.
— Воки? — испуганно спросила Ника и теснее прижалась к нему.
— Какие же могут быть волки в парке? — попытался он успокоить девочку, ускоряя шаг. — Нет, это не волки. Собачка. Ав-ав! Хорошая собачка.
Солнце, не видимое из-за туч, похоже, закатилось. Навалилась темнота. Не та, которая бывает в городе — распоротая лучами фар, вытесненная с улиц светом фонарей, нарезанная на прямоугольники окон — а настоящая, дикая. Пашка спотыкался, шарахался от колючих веток, норовящих ткнуться в лицо, и яростно ругался шепотом. Казалось, в спину постоянно смотрят чьи-то злые глаза. Стоило обернуться, ощущение враждебного взгляда пропадало, чтобы вернуться через несколько минут.
Неожиданно тучи разошлись, выглянула яркая круглая луна. В хлынувшем на лес серебристом свете перед Гномом раскинулась большая круглая поляна.
— Моти, Ном, — радостно сказала Ника. — Домик!
Посреди свободного от деревьев пространства кривилась небольшая, сложенная из толстых бревен избушка. В окнах, затянутых какой-то мутной пленкой, трепетал неяркий огонек. Обрадованный Пашка поспешил к домику. Одним прыжком взлетел на трехступенчатое крылечко и, что было сил, заколотил по широким доскам двери:
— Эй! Люди! Пустите! Мы заблудились, слышите?! Люди, откройте!
Ответа не последовало. Раздосадованный Гном схватился за грубую, вырезанную из дерева же, ручку и дернул. Дверь бесшумно и легко распахнулась.
Он негромко крикнул:
— Эй! Есть тут кто-нибудь? Можно нам зайти?!
В этот момент в лесу раздался очередной всплеск тоскливого воя. Что тут спрашивать? Пашка, не раздумывая, влетел в дом и захлопнул дверь. Прижался к ней спиной, осмотрелся.
Перед ним была просторная комната. «Горница» — вспомнил Гном. Он опустил девочку на пол, и прошелся по комнате. В дальнем углу возвышалась большая белая печка, у стены, под тремя крохотными окошками протянулась крепкая деревянная лавка и огромный деревянный стол. Часть комнаты слева была отделена длинной цветастой занавеской. Сквозь щели в печной заслонке просвечивали красные блики. Пахло дымом, едой и, почему-то, мокрой псиной.
Ника успела усесться за стол. На широкой, добела выскобленной столешнице стояли три миски разных размеров. Желудок у Пашки скрутило болью — последней едой сегодня был крохотный пирожок с повидлом в школьном буфете.
— Проголодалась?
— Угу!
Не раздумывая, Пашка пододвинул маленькую миску к Нике и вручил ей деревянную расписную ложку, лежавшую рядом. А сам зачерпнул из самой большой миски. Сделал глоток и… скривился, выплюнул похлебку прямо на пол.
— Чего-то супчик у вас… — пробормотал Гном, обращаясь непонятно к кому. — Того… Испортился похоже. Подожди Ника, не ешь эту гадость, еще отравишься.