Шиворот-навыворот
Шрифт:
— Да, все понял, Виктор Николаевич. А если кто спросит, почему от плана отклонились?
— Ничего не объясняй. На меня вали, понял?
— Кажется, мы их потеряли, — разочарованно протянул Лобанов. — С твоим мессершмидтом…
— Ну и что? Все дороги ведут в Рим, то есть в музыкальный театр. Пахом, видать, туда лыжи навострил. А там смотри, какую вдову утешать будет, на те поминки и поедет.
— Это и ежу понятно, — буркнул Лобанов, — учи ученого.
В фойе театра стояла невыносимая духота. Море людей, цветов. В центре зала на возвышении
— Та, что справа, его мать. А вторую не знаю, — поделился наблюдениями Шестаков.
Зато ее знал сам Лобанов. Мамаша Лили Цагерт, Раиса Петровна, он допрашивал ее в день убийства. Она тоже заметила его и сказала об этом Пахому. Вот же блин. Сейчас предупредит дорогую подружку и все. Финита ля комедия. Но Пахомов даже не обернулся и за телефоном в карман не полез. Он так и простоял, как приклеенный, все два часа около этих теток. Никуда не отошел и ни с кем не заговорил. Лилия Цагерт на панихиде не появилась. Оставались еще отпевание и сами похороны.
Вдовы переругались между собой, кому из них сидеть в катафалке. Шестаков веселился.
Процессия двинулась по улицам города, пугая прохожих масштабами происходящего. Сам катафалк, за ним — машин двадцать-тридцать. Шестаков внаглую пристроился за "джипом" Пахомова, не отставая ни на метр. Тот ехал рядом с катафалком. С ним в машине находилась только одна женщина — его мать. На одном из перекрестков новенький красный "мерседес" начал перестраиваться, желая перейти в крайний левый ряд.
— Смотри, сейчас ему Пахом покажет небо в алмазах, — хохотнул Шестаков.
— Не сомневаюсь, — поддержал его Лобанов.
Но Виктор Николаевич Пахомов повел себя очень интеллигентно, пропустив вперед зарвавшийся "мерс", даже не посигналив ему.
— Большое горе у человека, — начал было комментировать Шестаков странное поведение Пахомова.
Но Лобанов перебил его:
— Смотри.
На светофоре зажегся красный. И, как по команде, открылись дверь автобуса и дверь "мерседеса". Из машины в автобус метнулась черная тень. Зажегся зеленый, и процессия продолжила движение, будто ничего и не случилось.
— Что это было? — риторически вопросил Лобанов.
— Наверное, кто-то из организаторов похорон, — самоуверенно заявил Шестаков.
— Подъехать бы ближе, — вслух подумал Лобанов.
— Фигли, Пахомова упустим. Да и "мерс" этот мешает. Едет рядом.
— Значит, дамочка обратно пойдет. Может, разглядеть удастся.
— Ага, за Пахомовским сараем много чего рассмотришь, — хмыкнул Шестаков
В автобусе ругались вдовы, выясняя, кто из них настоящая, а кто — нет. С одной женой Корабельников пока не развелся, а жил уже с другой. Через день — другой он должен был официально развестись с первой, а через месяц жениться
Вдовы ругались, родственники с обеих сторон пытались их примирить хотя бы на время. Гвалт стоял страшный. Водитель автобуса такое видел впервые. Ходили всякие небылицы… Но сам, лично… Никогда.
Рядом на боковом сиденье развалился смахивающий на хорька парень с целой охапкой роз.
— Открой дверь, брат, — попросил "хорек", когда автобус остановился на светофоре.
— Чего? — возмутился водитель. — Тебе что тут, муниципальный транспорт?
— Открой, Богом тебя прошу, — недобро проговорил парень.
— Хорошо, трудно, что ли, — быстро согласился водитель.
В салон вошла женщина, закутанная в черную шаль.
"О, третья вдова пожаловала", — про себя рассмеялся водитель и попытался рассмотреть ее в зеркало заднего вида. Ничего особенного — черные джинсы, черная майка. Глубокий траур — дело обычное. Нотут заметил, что разговоры и брань смолкли. Все присутствующие скорбящие родственники во все глаза уставились на вошедшую, на несколько секунд забыв о покойнике. Потом началась рокировка. Кто-то из женщин пересел, уступая новенькой место у гроба. "Хорек" молча протянул ей цветы.
Женщина села на освободившееся место, обнялась с первой вдовой и родителями покойника, еще с кем-то. Послышались удивленные возгласы и приветствия. "Видать, очень популярная особа, эта третья вдова, раз сумела всех угомонить", — со смехом подумал водитель.
Она погладила покойника по руке, поцеловала в лоб и горько заплакала. Вместе с ней зарыдали обе вдовы и родственники. Она долго причитала и наказывала передавать "там" привет и не оставлять одного. Потом, словно по команде, поднялась и направилась к выходу, но остановилась по дороге, обняла одну из пожилых женщин, нежно поцеловала.
— Все обойдется, мама.
Женщина обреченно закивала.
— Открой двери, брат, — снова попросил парень. Женщина вышла и сразу же юркнула в ехавший рядом "мерседес", который помаячил еще какое-то время около катафалка, но на оживленном перекрестке перестроился в другой ряд и вскоре растворился в потоке машин.
Пока стояли на следующем светофоре, "хорек" сунул водителю пару тысячных купюр.
— Никому не говори, брат. Прошу очень.
Водителю катафалка стало страшно. Во что он влип не по своей воле? Он оглянулся и успел увидеть краем глаза, как та самая женщина, с которой обнималась таинственная "третья вдова", быстро убрала розы из гроба и сложила их в общую кучу.
Кладбище походило на большой город и, по данным статистики, являлось самым крупным в Европе. На центральных аллеях стояли во весь рост какие-то мраморные фигуры, красовались гранитные и мраморные памятники с огромными фотографиями, с которых улыбались мужчины и женщины, а иногда дети. Громадные беседки, походившие больше на фамильные склепы, виднелись в ближайшем отдалении.
"Все-таки мы азиаты, — подумал Лобанов, с интересом оглядываясь по сторонам. — Ну, где в Европе встретишь такое. Тут можно ходить как в музее. Каждый памятник — как визитная карточка, подтверждающая платежеспособность родственников и друзей покойника".