Шизофренияяяяяяяя
Шрифт:
В галерее есть и мой портрет. И он красноречивее зеркала. Потому что зеркало всегда обманет, отражая твою попытку обмануть его. И еще потому, что в зеркале никогда не увидишь себя целиком, но лишь по частям: сначала один глаз, потом другой, потом нос, затем уже подбородок.
А портрет не лжет. Он вбирает тебя всю и потом возвращает тебя обратно тоже всю: во всей наготе твоего взгляда, позы, самой твоей души.
Мои сестры в душу не верят. Хотя словом этим играют с утра и до ночи. «Отец, душа моя!» – говорят
Я не знаю, есть ли у нас душа на самом деле. Но если есть, то ей-то точно не нужно слов. Она и так все знает и понимает и не нуждается в говорении для того, чтобы быть понятой другою душой.
Я пойду замуж только за того мужчину, который узнает меня без необходимости воспользоваться словами. И пусть сам тоже не говорит. Ну, кроме обязательных фраз приветствия и всего того, что навязывает придворный этикет.
По мне, так и без этого можно было бы обойтись. Но, вероятно, мои знакомства будут происходить под контролем отца и придворных. А они, увы, не простят благородным кавалерам неположенной им немоты.
Так что пусть поздоровается и расшаркается. А потом пусть молчит и просто смотрит мне в глаза. Я обо всем угадаю сама.
Угадаю ли? Угадаю.
А если его глаза мне ничего не скажут, не пойду за мертвоглазого.
А насильно не выдадут – побоятся.
Они вообще боятся моего молчания и не посмеют предпринять ни шага в вопросе моего замужества, не услышав озвученного «да». Или хотя бы не увидев кивка головы.
А ведь на самом деле я оказываюсь довольно-таки болтлива. Вон, сколько насочиняла о незначимости слов. Сколько их потратила.
Но это все про себя, не вслух, не наружу и не напоказ. Это мои мысли. Кому надо, тот сумеет их прочитать, несмотря на то, что они никогда не будут произнесены. А писать я не умею. Ни на одном из известных мне языков.
Надо бы научиться. Письменное слово весит больше. Ведь на него потрачены чернила. И оно умеет на расстоянии передавать то, что в близости молчанья понятно с помощью глаз.
Это очень плохо, что письму не обучают принцесс. Если стану королевой, обязательно это исправлю.
Глава 16. Недовольна!
Перечитала последнюю часть дневника – недовольна.
Завтра утром встреча с врачом, а я такое пишу.
Вот до чего довели меня «Роковые подвязки», невыносимые с первой страницы.
А если кто прочитает мой дневник раньше времени?
А если сам доктор?
Ему не понравится, что я заговорила от имени дочери короля Лира.
Да к тому же у меня там исторические неточности. Действие этой трагедии Шекспира происходит в Британии XI века, и тогда, как мне представляется, не принято было украшать замки живописными произведениями. Да, кажется, и взаимоотношения великих мира сего в то время были проще, без расшаркивания.
И
Еще только половина таблетки.
Больше никаких дневников – доделать запланированную главу «Подвязок» и спать.
Глава 17. Дрожь
Доктор встретил меня радушно: «Батюшки святы! Кто к нам пришел!»
Меня била дрожь.
– А что это глаза у нас невеселые?
– Напротив, очень даже веселые. У меня все хорошо, я на работу устроилась.
Меня била дрожь.
– Да ну? Так быстро? Куда, если не секрет?
– По специальности: корректором в издательство.
– Отлично, отлично!
Меня била дрожь.
– Вы не сказали им о своем недуге?
– А надо было?
– Нет.
– Ну, я и не сказала.
Меня била дрожь.
– Расскажите мне о своей работе. И о доме тоже.
Больше всего не люблю эти рассказы. Доктор слушает внимательно, улыбается масляно, как кот, разлегшийся в кресле, несмотря на строгий хозяйский запрет не шерстить на дорогой мебели.
Он улыбается, а сам цепко вслушивается в каждое слово и хочет поймать когтем недобросовестно плывущие рыбки слов.
Он ждет прокола. Он ищет подвоха.
Поэтому на протяжении всего моего рассказа меня била дрожь.
– А лекарство вы купили?
Вот тут важно не ошибиться. Если скажу, что не купила, может попросить предъявить рецепт. Если скажу, что купила, нет проблем отговориться тем, что пузырек стоит дома на кухонной полке.
– Купила.
Меня била дрожь.
– А где старое лекарство?
– Вот оно.
С этими словами я вытащила из сумочки пузырек и поставила на стол, лоснящийся оргстеклом, заляпанным россыпью отпечатков жирных докторских пальцев.
Пересчитает таблетки или нет?
Так и знала: пытается посчитать глазами, сквозь коричневую полупрозрачную бутылочную плоть.
Но я хитрее него. Я высыпала лишние таблетки, оставшиеся после снижения дозы, и завернула в бумажку. Так что на этом фокусе он меня не поймает.
– Ну и славно! – подытожил доктор. – Новый рецептик пока не выпишу, в следующий раз.
– В следующий раз, – отозвалась я слабым эхом.
Слабым, потому что меня била дрожь.
Мы попрощались, а меня все еще била дрожь, даже за дверью его кабинета.
Меня била дрожь, потому что я очень боялась, что он догадается, что на самом деле я птица.
Дозу до четверти все равно буду снижать.
Глава 18. Из дневника птицы Феникс
В моем гнезде полный порядок. Впрочем, это и неудивительно: я сама бываю здесь лишь налетами, а наследников у меня нет и быть не может.
Последнее обстоятельство меня сначала печалило, а потом, в результате философских размышлений и элементарной привычки, боль поутихла, и я смирилась с навязанной мне бездетностью.