Шизофренияяяяяяяя
Шрифт:
– Вы с заваркой любите или из пакетиков?
– А пакетики есть?
– Все есть.
– Тогда из пакетика.
Из пакетика она любит, потому что это признак цивилизации. А я больше с заваркой люблю. Но слово гостя – закон.
Пакетик положить в чашку.
– Сколько сахару?
– Две.
Ей бы вообще-то не мешало снизить норму, и так крупновата и обрюзгла.
Сахар насыпать потом, после кипятка, не перепутать.
– Хотите с молоком или с лимоном?
– Лимон есть?
Да
– Все есть.
– Тогда с лимоном.
– И с печеньем.
Печенье насыпать на тарелку, разровнять красивым слоем.
– Вот, угощайтесь!
А потом мы пили чай.
И все оказалось не так уж и страшно.
И она даже жаловалась мне на жизнь.
А я не жаловалась – у меня для жалоб дневник есть, мне тети не нужны.
Ой, простите, среди вас ведь тоже есть тети. Но к вам моя реплика не имела отношения. Вы, если хотите, читайте. Потому что если вам это надо, то и я с удовольствием.
А вообще ее визит оказался очень даже полезным.
Она мне про маленькую зарплату, я ей про желание найти работу.
– А что вы можете? – спросила тогда она.
– Я вообще филолог.
– А у меня сестра работает в типографии и ищет корректора на полставки.
В общем, все сошлось.
Договорились созвониться. Завтра, вероятно, деловая встреча с сестрой сестры.
В смысле, с сестрой медсестры.
Надо подготовиться как следует. Не спугнуть сестру (вторую) и во что бы то ни стало получить эту должность. Тем более что и типография, как я поняла, неподалеку и, вероятно, часть работы можно будет делать на дому.
– Чашку в раковину поставить?
– Не беспокойтесь, я сама.
Так, чашки – в раковину. И надо, чтобы руки не дрожали. Донести – не разбить. Донести – не расплескать недопитый мною чай. Донести – сдать экзамен.
Она делала какие-то пометки.
– И не забудьте, – это она мне, – что послезавтра вторник, и у вас назначен прием у врача.
– Спасибо, я помню.
Продержаться до вторника, продержаться до вторника.
Пока она надевала плащ, я помогла ей с портфелем – тяжеленный, что она там, камни носит?
Или это те камни, что на сердце и что еще не упали с плеч всех ее подопечных?
Тогда один из них мой. Интересно, как он выглядит? Может, не простой булыжник, а полудрагоценный? Из него можно было бы вырезать симпатичную брошку для сестры (для первой, которая сейчас надевала плащ).
Так, стоп. Не проболтаться о брошке. Она не поймет. Вернее, поймет, но превратно.
– Спасибо за чай. Было очень приятно.
– На здоровье!
– До свидания!
– До свидания!
А может, уже не надо? Следующее свидание
Но она же все равно придет.
– Надеюсь, сестра вас примет.
– Я тоже на это надеюсь, спасибо.
И она исчезла.
И даже дверь в подъезд теперь после нее не взвизгнула – держит дистанцию.
Глава 14. Работа
Ну вот, теперь я человек. Работник. Корректор в фирме «Алые паруса».
Странное, кстати, название. Если они уж так настаивали на цвете и книжном имени, лучше бы назвали себя «Алой буквой» – более подходящее название для типографии.
Да мне, впрочем, какое дело?
Мое дело – работу в срок сдать и денежку получить. И тогда, в случае надобности, будет на что билет купить.
К корректуре приступаю прямо сегодня. Роман называется «Роковые подвязки». Похоже, редкостная гадость. Зато имя у героини хорошее – Корделия. Это из Шекспира, это я люблю.
Да, кстати, пока держусь на половинной дозе лекарства. После завтрашнего визита к доктору буду снижать до четверти.
Глава 15. Из дневника Корделии
Меня зовут Корделия, и я знаю истинную цену слов. Вообще-то они ничего не стоят. Поэтому я всегда предпочту молчание болтовне.
В нашем мире это не самое полезное свойство. Во всех делах побеждает тот, кто умеет искусно сплетать звуки речи. Можно даже и без особого смысла, лишь бы она лилась, лилась, журчала, проникала в уши и кишки тех, кто слушает.
Мои сестры – вот уж они мастерицы прицеплять слова одно к другому. И может, именно потому, что я младшая и с детства привыкла к их неумолчному дуэту, мне так нравится тишина.
Да и зачем постоянно разевать рот, если в большинстве случаев вполне можно обойтись и без этого?
«Мне, мне, я, я», – кричали мои сестрички в ответ на предложение отведать того или этого блюда.
Зачем, если можно просто протянуть тарелку?
«Ах, какая прелесть! Какая распрелестная прелесть!» – повизгивали они, примеряя подаренные отцом бирюльки.
Зачем, если свечение каменьев, лежащих на коже, говорит само за себя?
«Молчунья!» – презрительно фыркали они, глядя на меня.
О, да! Я люблю молчать, и была бы счастлива, если бы остальные были в этом похожи на меня.
Я люблю картины. Они воплощенное и такое говорящее молчание! Иногда я стою часами напротив портретов моих предков-королей, и смотрю на них, и оторваться не могу.
И представляю себе, в какой-такой период жизни застал их придворный художник. Что происходило с ними тогда? О чем они думали, когда позировали живописцу долгими часами?
И мне кажется, что я понимаю их характер. И все то, что тревожило, мучило их в старинные времена, мне тоже становится ясным и близким.