Шкатулка дедушки Елисея

Штуден Лев

Несколько зыбких прозрачных фигур приблизились ко

мне.

— Что ты здесь делаешь, мальчик? — ласково спросил меня один из них (судя по виду — Чайковский).

Собравшись с силами, я ответил:

— Не понимаю, почему вы спрашиваете об этом меня. Скорее, это я у вас должен спросить, что вы делаете в моём доме!

Музыкант в парике, тот самый, который был похож на Баха, сказал, обернувшись к остальным:

— Достойный похвалы ответ, господа! Мальчик вправе задать нам такой вопрос, а мы, клянусь Аполлоном, должны ему ответить, если не хотим

показаться невежами или, не дай Бог, квартирными ворами.

Всё общество собралось теперь вокруг стола, и я их мог хорошенько рассмотреть. Вблизи они были совсем домашние, очень милые, нисколько не страшные. Некоторое время длилось молчание, то есть никто не хотел первым начинать разговор. Пришлось мне в очередной раз набраться смелости.

— Объясните же, господа, — важно сказал я, — объясните, сделайте милость, как вы сюда попали.

Они переглянулись, а затем все посмотрели на Баха, как видно, среди них это был самый уважаемый призрак. Бах с достоинством откинулся на спинку своего кресла и начал рассказывать:

— К сведению юного домовладельца, имени которого, к сожалению, я не имею чести знать…

— Владимир Петрович, — скромно представился я.

— Превосходно. Итак, уважаемый Владимир Петрович, принося наши извинения за столь бесцеремонное вторжение, мы должны, однако, дать объяснения, которые послужили бы к нашему оправданию. Покойный хозяин этого дома, мастер Коростылёв…

— Это мой дед! — не утерпел я объяснить.

Призраки снова переглянулись и поглядели на меня, как мне показалось, с большим интересом.

— Ага! — заметил Моцарт. — Значит, мы имеем дело с прямым потомком мастера.

– …и, следовательно, должны оказать молодому человеку подобающее ему уважение, — докончил эту мысль Бах. — Если позволите, я продолжу. Так вот, покойный мастер устроил в своём доме этот ни с чем не сравнимый музыкальный храм. Он позволил нам приходить сюда: ведь, как вам известно, покойный маэстро занимался тем, что отыскивал или мастерил по готовым образцам старинные инструменты. И он нуждался в советах знающих людей… Кроме того, он пожелал, чтобы мы сами опробовали клавикорды, органолы и смычковые инструменты, им созданные.

— И даже теперь, столько времени спустя после его смерти, вы всё равно ходите к нему в гости? — удивился я.

— Это очень легко объяснить, достославный Владимир Петрович. В нашей земной жизни больше всего на свете мы любили музыку. Посмертное наше существование в этом смысле ничем не отличается от земного. Мы здесь часто стали бывать потому, что нам пришёлся по душе этот прекрасный дом… В конце концов так получилось, что комната, где мы сейчас с вами сидим, стала как бы клубом наших встреч. Тут мы можем видеться, обмениваться новостями…

— Слушать музыку, — добавил Россини.

— Восхищаться ею! — подхватил Чайковский.

— Узнавать о музыкальных событиях, происшедших после нашей смерти, — присоединился Моцарт.

— И, наконец, даже сочинять, а ведь в этом для нас — весь смысл существования! — заключил Бетховен.

И, как бы в подтверждение

только что сказанного, один из призраков — это был Бах — торжественно сел за клавиши и заиграл. Кажется, это была одна из его органных прелюдий. Очень светлая, спокойная, ясная… Мне даже показалось — она была сделана из такого же голубого прозрачного вещества… Остальные призраки слушали игру своего патриарха с таким благоговением, что я увидел: и в самом деле, нет для них ничего дороже этих ночных встреч! Но всё-таки, что они тут ищут? Почему ничего не хотят говорить об этом?

— В таком случае, господа, чувствуйте себя, как дома, — сказал я великодушно и тут же спросил:-А можно ли мне побыть сегодня на вашем собрании?

— Вы хозяин, это ваше право, — ответил Бах. — Но боюсь, не наскучим ли мы вам?

— Что вы, конечно, нет… — Я старался быть радушным и любезным, насколько мог, а поджилки у меня всё равно тряслись: шутка ли, принимать в своём доме призраков, да ещё самых великих!

— Вы можете заниматься своими делами и не обращать на меня внимания, — добавил я. — Я просто здесь посижу и послушаю.

Музыканты опять переглянулись и некоторое время стояли молча. Они, вероятно, думали, как им выйти из такого затруднительного положения.

— А не начнут ли тебя искать? — предположил один из призраков, которого я, к сожалению, не узнал в лицо (в прошлый раз его не было в комнате).

— Нет, — ответил я, — Моя сестрёнка сейчас спокойно спит в своей комнате. Она спала бы ещё спокойней, если бы вы не тревожили её слух вашей ходьбой по половицам.

— Ужасно жаль, — сказал другой призрак (по-моему, это был Бородин), — мы в самом деле тревожим покой хозяйки этого дома… Как знать, может, и сейчас она не спит, в то время, как мы тешим друг друга игрой! Это правило дурного тона, господа, — вести себя подобным образом в гостях… Давайте подумаем, как теперь быть.

Гости беспокойно задвигались вокруг стола. До меня доносились обрывки их мыслей:

— Надо играть только пианиссимо…

— Чуть-чуть…

— Тс-с-с…

— Но где найти такую музыку? Разве можно «чуть-чуть» исполнять Берлиоза? Или Бетховена?

— Дождёмся, когда хозяйка заснёт… Терпение, терпение!

— Не лучше ли начинать с умиротворяющей музыки?

Последняя мысль вызвала всеобщее оживление: видно,

она всем понравилась. И опять все обратились к приземистому призраку в парике… Конечно, они знали и понимали, что никто в мире не умел писать умиротворяющую музыку лучше, чем Иоганн Себастьян Бах!

Он сразу принял к сведению этот всеобщий жест надежды: величаво двинулся к комнатному органу, приставил стул, откинул крышку…

С его музыкой в комнату наконец-то пришли мир и покой. Все призраки, расположившись по обе стороны от играющего, застыли неподвижно. Теперь они были едва видны — они почти сливались с сумраком. Под низким неровным потолком музыка Баха звучала почти как под куполом храма…

Я чувствовал себя маленьким, затерявшимся среди этих звуков в огромном ночном пространстве.