Шкатулка дедушки Елисея
Шрифт:
V. Машенька
После нашего приезда прошло уже несколько дней. По-прежнему мы с Вовкой ничего не можем понять. Но я заметила, что Вовка всё время крутится возле дверей Музыкальной Комнаты, а один раз я его застала там, за дверью. Это было вечером.
— Что ты здесь делаешь? — спросила я его очень строго.
— Надо же нам, в конце концов, разобраться, что тут происходит, — смущённо объяснил Вовка.
— Нечего тебе тут стоять. Ступай в свою комнату и сюда больше носа не показывай. Я как-нибудь сама во всём разберусь, — пообещала я Вовке и
Легко сказать: «разберусь»! А как выполнить? Чтобы разобраться во всём, надо ведь остаться тут на целую ночь… Весёленькое дело. Могу ли я решиться на это? Решиться придётся, ничего тут не сделаешь, иначе я рискую непоправимо упасть в Вовкиных глазах.
Вот так и вышло, что я вдруг решила остаться в нашей Музыкальной Комнате на целую ночь.
Конечно, я забралась в самый укромный угол: спряталась за рояль. Сижу, жду. На улице уже темно. Если б не луна, ничего бы не было видно. Но к лунному сумраку глаза привыкают легко. Очень долго ничего в комнате не происходило. Я сначала подумала, что ночь пройдёт без происшествий, а значит, я спокойно могу идти спать. Напрасные мечты!
Я, наконец, услышала разноголосое пение половиц: всё ближе, ближе… Кто-то приближался к двери. Дверь, однако, так и не открылась. Я замерла: теперь я ловила каждый шорох. С полминуты длилась тишина. Наконец половицы зазвучали уже в комнате — и опять-таки я никого не могла увидеть. Это было очень страшно. И странно. Не сами лее по себе они могут звучать!
Я так увлеклась слушаньем половиц, что перестала вглядываться, а потом едва не закричала: в трёх метрах от меня вдруг от стены отделилось что-то тёмное и поплыло к середине комнаты.
Кто это? Кто?!
Мне понадобилось какое-то время, чтоб понять: не «кто», а «что»! По воздуху, раскачиваясь, плыла виолончель. Просто так. Сама по себе. Рядом с нею, то догоняя её, то отставая, парил в воздухе смычок. Затем я услышала лёгкий стук, совсем близко. Было похоже, что это стукнула крышка рояля — того самого, за которым я пряталась… Я выглянула и стала напряжённо всматриваться: кто же всё-таки это делает? Но никого по-прежнему не увидела.
А потом послышалась музыка… Звучала та самая виолончель, и аккомпанировал ей тот самый рояль. «Сентиментальный вальс» Чайковского. Очень простодушная, очень мелодичная, очень искренняя вещь. Если бы я слушала её где-нибудь в концертном зале, мне было бы спокойно и светло на душе. Но здесь, ночью, в неосвещённой комнате, наедине с музыкой, которая звучала САМА ПО СЕБЕ, ни о каком покое для меня, конечно, не могло быть и речи.
Я слушала, смотрела и не верила ни своим глазам, ни своим ушам.
Виолончель стояла торчком посреди пола. По струнам взад-вперёд елозил смычок. Звучал рояль. И — никого вокруг…
Как это понимать?
Мне захотелось выйти из моего укрытия и схватить эту виолончель и этот смычок, — поймать инструмент, так сказать, на месте преступления, — хотелось крикнуть: «Эй! Ты чем тут занимаешься, а?!» Но смелости на это у меня, конечно, не хватило.
Виолончель благополучно доиграла свой вальс, и вслед за этим в моей голове вдруг прозвучала чья-то фраза:
— Без сомнения, господа, это очаровательная ночная
Я схватилась за голову: мне показалось, я схожу с ума. Ведь фраза-то прозвучала только в моей голове! Я её услышала не ушами, а как бы «внутренним» слухом… Но и задумываться над этой новой неожиданностью мне было некогда: я услышала новую музыку, опять хорошо знакомую. Это было вступление к 2-му действию балета «Лебединое озеро» — картина лунной ночи…
Играл целый оркестр. Но на этот раз инструменты не путешествовали по комнате — каждый звучал там, где он находился. Арфу и гобой я отчётливо слышала из разных углов комнаты. Отсвет лунного окна на полу был похож на фантастическое ночное озеро; казалось, ещё немного, и я увижу на нём целую стаю белых лебедей… Впрочем — почему лебедей? Ночью они все должны превращаться в девушек!
Я не могла оторвать глаз от лунного пятна на полу комнаты. Оно притягивало меня. И вот, забыв обо всём, я вышла из своего укрытия и отправилась туда, к моему озеру, к его сиянию…
Тут кончилась музыка.
Опять зазвучали (нет! не зазвучали! только в мыслях моих появились!) голоса:
— Вот и Одетта.
— Откуда она взялась?
— Хороша… Как хороша!..
— А вдруг это новая хозяйка дома?
— Нам надо уходить.
— Однако же, господа, нам следует выразить признательность автору музыки. Это было так изумительно…
— Некогда, поторопитесь!
Шуршание. Звуки половиц. И затем — тишина. Мёртвая тишина.
Конечно, я решила ничего не рассказывать Вовке. Что тут расскажешь! Бред! Галлюцинация! Просто не может этого быть — и всё.
VI. Кот Амадей
А теперь я вам тоже кое-что расскажу. Вы наверняка удивитесь. Может быть, даже не поверите. И зря. Потому что по-настоящему правдиво обо всём этом вам может рассказать только тот, у кого есть мой нос, мои глаза и мои уши.
В ту ночь, когда я разбудил юного Хозяина, об одном-единственном я не мог ему рассказать: о том, ЧТО ВИДЕЛИ МОИ ГЛАЗА. А ведь тут-то и было самое удивительное!
Когда я крался вдоль стены, у меня и в мыслях не было встретить что-нибудь необычное. Я просто хотел понять, откуда идут странные звуки…
Подкрался — и что же я увидел?
По коридору осторожно шли (то есть крались почти по-кошачьи) люди, весьма странно одетые, пять или шесть человек, и все они направлялись в ТУ САМУЮ комнату.
Они шли в полной темноте; было видно, что дом им хорошо знаком и они знают, куда идут. Я, притаившись у стены, отлично их видел, потому что мои глаза по ночам работают особенно хорошо. Соблюдая расстояние в четыре человеческих шага, я начал красться за ними вдоль стены.
Очень мне было интересно — кто же они, эти неожиданные гости? Первая моя мысль была по-человечески проста: к нам забрались ночные воры. Поразмыслив, я должен был эту мысль оставить: воры, во-первых, не одеваются так изысканно, и во-вторых, вряд ли они с такой уверенностью могут ориентироваться в чужом доме. Тогда кто же? И как им удалось пройти через запертую дверь?! Я всмотрелся внимательней…