Шкловцы
Шрифт:
Но все на этом свете заканчивается. И даже угощение тети Блюмы подходит к концу. Ее хватка, колкости и гримасы слабеют. Дядя Ури, радуясь в душе, произносит «длинное благословение». Труднейшее застолье пережито! Шутка ли сказать! Угощение тети Блюмы… Доброго праздника, доброго года! Чтобы-чтобы-чтобы… вам-вам-вам…
Но тут открывается дверь из флигеля, и на пороге между комнатами появляются Этка, средняя сестра, со своим мужем Мендлом:
— С праздником, Ури! С праздником, зять! С праздником, невестка!
Суматоха. Радость, казалось бы? Да? Но при этом Этка и ее муж с большим подозрением смотрят на дядю Ури, следят за каждым движением тети Фейги. Не хотят ли Ури и Фейга улизнуть, не сговорились ли смыться… А тетя Фейга и дядя Ури, в свою очередь, трепеща, бросают взоры на то, что виднеется между Эткой и ее мужем… Что же там? Гигантский поднос, с бутылочками и графинами, с тарелками и блюдечками, стоит приготовленный ради них на столе в глубине комнаты. Он лукаво подмигивает им полированным хрусталем рюмочек:
— А ну, родные мои. Идите-ка сюда!..
Накидывает Ури пальто на плечи, как плащ. Даже руки в рукава не вдевает. Похоже, он все-таки идет в гости в следующий дом… Вот так Ури отправляется к Этке, своей сестре, в ее жилище, с очередным, новехоньким «бам-бам-бам».
Не дожидаясь приглашения, он оттарабанивает благословение над бокалом вина. И первый поднос начинает вращаться. Тетя Этка переняла это изобретение у старшей сестры. Ей тоже достался в наследство старый медный поднос, посередине вогнутый, а по краям загнутый. Вращается он легко, бесшумно, движется так неуследимо мягко, как будто подкрадывается в шерстяных носках.
— Кушай, кушай, Ури!
У Ури уже голова идет кругом, ему кажется, что не сестра Этка и не ее муж Мендл говорят ему это. Это говорит ему сам поднос. И никакой это не поднос. Это оборотень. Оборачивается и при этом подло посмеивается над ним всей своей полированной медью, делает из него дурака:
— Ури, вот имбирное печенье, удалось на редкость!
— Нечто совершенно особенное, зять!
— А мои тейглех ты совсем не попробовал?
— А печеный чернослив?
— Ну, а торт? Совсем нет?
— Кушайте!
— Кушайте, кушайте!
У Этки есть муж, дай бог ему до ста двадцати, и сама она — младшая сестра… Но все же и ее нельзя обидеть. Вот и приходится делать все, что можешь. Удается даже преодолеть несколько блюд, сладких и кислых. Тут уж не отвертишься. Но когда доходит до горячих горшков из печи, Ури отказывается наотрез. Этка не должна на него обижаться. Он не в силах съесть ни ячменные оладьи, ни гречневые, ни кугл… Он уже все это ел у Блюмы…
— Ах та-а-ак! — затягивает Этка и сверкает глазами. — Почему же именно у Блюмы?
Видит Ури, что попался, что совершил большую дипломатическую ошибку, что дело попахивает ссорой, и пробует выкрутиться: он хотел сказать, сказать хотел он… сам-то он, со своей стороны, всегда… только вот фершел, она ж его знает, фершелаэтого… так вот, фершелего предостерегал… чтобы,
Однако Этка тверда как сталь. Настаивает на своем:
— Фершел, значит, сказал нельзя?.. Почему ж тогда у Блюмы можно?
Видит Ури, что так ему не выкрутиться и пробует пойти на компромисс:
— То есть… если у тебя есть что-нибудь… что-нибудь, действительно, что-нибудь такое, то есть… такое…
Этка ненадолго застывает с профессорской миной, переглядывается со своим мужем и вдруг всплескивает руками: есть! У нее есть нечто такое, этакое… кое-что… вот сейчас он увидит…
Мендл, ее муж, явно не понимает, что она имеет в виду. Тем не менее он поддерживает ее интригующими ужимками и речами:
— Нечто, говорю тебе, Ури… весьма, весьма… в общем, нечто в весьма особенном роде…
Этка выбегает из комнаты и вскоре вбегает обратно с синим полумиском, полным странных четырехугольных кусочков, коричневатых и полупрозрачных. Шкварки — не шкварки, холодец — не холодец. Ури заинтригован.
— Это что за райская птица? — удивляется он и пробует вилкой. — С ума сойти! Ке-зейре гад… [116] Прямо коляндра [117] какая-то, прости господи!.. Короче, Этка, что это?
116
Как семя кориандровое ( др.-евр.). Фрагмент стиха «И нарек дом Израиля хлебу тому имя: манна; она, как семя кориандровое, белая…» (Шмот (Исх.), 16:31). Дядя Ури намекает на то, что, подобно библейской манне, принесенное угощение имеет чудесное происхождение и вкус.
117
Просторечное название кориандра.
Этка и Мендл тают от удовольствия. Вот как? Он не знает… Ха-ха. Если так, пусть тогда попробует.
Ури уже со всей серьезностью втыкает свою вилку в кушанье и подносит ко рту сочный, пропеченный четырехугольный кусочек. Жар странной закуски обжигает его. Он осторожно дует, откусывает кусочек и медленно, вдумчиво жует. Жуя и прислушиваясь к вкусовым ощущениям, чтобы понять, что это такое, он негромко обращается к своей сестре:
— Слышь, уф-уф, Этка… А чего это оно такое «холодное»?
Этка от смеха чуть живот не надорвала. Ха-ха-ха да хи-хи-хи. Вот как? «Холодное»? Да уж, и правда «холодное»… вот уж сморозил!.. Он еще не понял, что это такое? Раз так, он должен-таки попробовать еще кусочек. Вот этот кусочек. О! Только этот — и все!
— Недурно! — произносит Ури и героически глотает. — Важная еда, — икает он. — Короче, Этка, не мучь меня, открой секрет. Готов поклясться, что это, кажется, так сказать, это…
— Вымя… — подхватывает Этка, — тушеное коровье вымя.