Шкловцы
Шрифт:
— Даже так? Ты даже арбоканфес готов отдать? Э-э… Ты чей будешь?
— Я… я… Урин… — промямлил мальчик, который уже учит Пятикнижие. — Моя мама держит у вас огурцы, моя мама…
— А-а… заслуги предков… — пробормотал горбун, и его глаза стали еще безразличнее. — Ладно, парень. После ужина я зайду к твоему отцу. Пусть сам решает: картуз или арбоканфес.
Сказал и даже не улыбнулся, повернулся горбатой спиной и пошел прочь.
— Реб Лейба, реб Лейба!
Файвке схватился, как тонущий, за его капоту из чертовой кожи, за его горб. Истертый гладкий материал над горбом был теплым… И Файвке стало ужасно нехорошо, будто он схватился в минуту
— Прочь, паршивец! — пробурчало чудовище, и крепкий удар пришелся по протянутой Файвкиной руке.
Лейба-горбун исчез вместе с отнятым картузом, а Файвка остался стоять в туманных сумерках один-одинешенек у зарешеченного подвального окошка. Он вдруг стал задыхаться, как от смрада жженых перьев, от густого запаха яблок и совершенно перестал понимать, как это ему раньше их так хотелось… Теперь ему больше ничего не оставалось, как пойти и утопиться в разливе. И он горько и беззвучно заплакал, прислонившись к фундаменту каменного дома.
Но в тот самый момент, в самый горький момент из всех, что девятилетний Файвка прожил на белом свете, послышались шаги, звякнули ключи, и мягкий женский голос обратился к нему:
— Мальчик, что ты плачешь?
Файвка робко поднял свои заплаканные глаза и увидел, что перед ним стоит, нагнувшись, Башева, молодая жена Лейбы-горбуна, его вторая жена, бывшая до замужества бедной сиротой… Ее лицо свежо, зубы сверкают, а веселые глаза с любопытством глядят на Файвку. Ее высокая грудь под сатиновой кофтой участливо, по-матерински нежно склонилась над Файвкой, как над плачущим грудным младенцем. В руке у Башевы большие ключи, она, видно, как раз вышла из лавки. Файвка собрался с силами и всхлипнул:
— Мой картуз, у-у-у… реб Лейба, он… у-у-у…
— Сорвал с тебя картуз? — разобрала Башева его телеграфный стиль. — Реб Лейба, говоришь?
— Ре… ре… реб Лейба.
— Тш-ш, тихо, мальчик, погоди чуток.
И мальчику, который уже учит Пятикнижие, стало ясно, что произошло чудо. Ангел небесный явился ему в образе прекрасной женщины. Файвка, уповая на чудо, выпрямился и вытер глаза. Яблочный запах вновь показался ему приятным.
И трех минут не прошло, как Башева появилась снова. На сей раз она пришла уже вместе со своим отвратительным муженьком. Лейба-горбун держал Файвкин картуз двумя пальцами, как червяка:
— Будешь еще воровать яблоки? Будешь? — спросил горбун.
— Нет, нет! — затараторил мальчик и поглядел на Башеву. Ей, а не ему, обещает он хорошо себя вести… Но Лейбе-горбуну все мало, он ищет, какую бы еще выгоду извлечь из картуза, ну хоть какую-нибудь:
— А где твоя палка, а?
— Вот она! — Файвка старается, хватает конец палки, торчащий из зарешеченного окошка, вынимает ее, как умелый пожарный, и кладет к ногам… Не к ногам Лейбы-горбуна, а к ногам Башевы. Он кладет палку, словно поверженный рыцарь — копье. Если бы не смущение, он бы расцеловал колени Башевы, чтоб она была здорова!
Только теперь получает Файвка обратно свой картуз. Он страстно его хватает и натягивает до ушей на уязвимую, непокрытую голову.
Но Лейба-горбун, словно из ревности к Файвке за его галантный жест, тут же хватает его рыцарскую палку, лежащую у ног Башевы, и ломает ее о свою острую коленку с такой прытью, с такой силой, какой Файвка от него вовсе не ожидал.
А голос Башевы утешает. Она словно хочет сгладить скверные манеры своего муженька, этого плебея с серебряной серьгой в ухе. Она поет поверженному
— Иди домой, мальчик! Мы никому не будем жаловаться…
В тот вечер Файвке стали ясны две вещи.
Во-первых, он больше никогда не будет воровать яблок из подвала Лейбы-горбуна.
Во-вторых, он влюбился в Башеву. Само имя «Башева» вызывает у него странное томление. Имя это улыбается ему белозубой улыбкой, шуршит мягким женским платьем.
В ту ночь, лежа в кровати и повторяя любимое имя, Файвка почувствовал, как его сердце сжимается точно так же, как тогда, когда он впервые почуял чудесный яблочный дух, просачивающийся из темного подвала Лейбы-горбуна, такой соблазнительный аромат… Вдруг ему показалось, что Башева сама… она сама сидит там в заточении, что это она, а не яблоки, улыбается ему и благоухает так свежо и сладостно сквозь ржавые прутья решетки.
В доме Лейбы-горбуна
пер. В.Федченко
После отвратительной истории с яблоками Файвка изо всех сил старался избегать встречи с Лейбой-горбуном и не ходил мимо его дома. На подвальный продух он и смотреть не мог. Железная решетка казалась ему теперь паутиной огромного паука, размером не меньше дурного побуждения, подстерегающего лакомок… таких как Файвка и его братья.
За Башевой, своей защитницей, Файвка следил издали, все время подглядывая за ней в заборные щели. Он любовался ее вишнево-красными губами, ямочками на румяных щеках, приветливым лицом и высокой грудью, рвущейся на свободу из-под блузок и платков. Ему нравились даже ее красноватые, всегда замерзшие руки.
Однажды Файвка случайно увидел, как Башева несет с рынка открытую корзину, полную ароматной зелени, то ли свекольной ботвы, то ли петрушки. Резкий контраст между цветом Башевиных губ и зеленью в корзине бросался в глаза, но оба цвета хорошо сочетались друг с другом. Одна свежесть состязалась с другой, и обе от этого только выигрывали. Файвка застыл как вкопанный. Мужское начало в нем, девятилетием, неясно ощутило благословение женственности и земли, пока Башева приближалась, мягко покачивая бедрами и корзиной с зеленью… Файвка слышал, что Лейба-горбун развелся со своей первой женой, что у него где-то есть взрослые дети, которых он и знать не хочет. Слышал Файвка и о том, что потом Лейба-горбун привез из деревни Башеву, бедную сироту и свою дальнюю родственницу, вырастил ее, как яблочко в саду, собственными скаредными руками и заточил в каменном доме, чтобы она там для него лежала на перине и рожала детей, Зельду и Хаимку, чтобы согревала его злую, горбатую старость… Все это Файвка краем уха слышал, но никогда еще не осознавал так ясно и отчетливо, как теперь.
Файвка покраснел и принялся теребить ухо.
Башева заметила смущенно остановившегося мальчика. Она узнала его и подумала, что ему стыдно из-за истории с картузом… На ее лице засияла широкая участливая улыбка, появились ямочки на щеках, радостно сверкнули белые зубы. Эта улыбка придала еще большую яркость и красным губам Башевы, и зелени в ее корзине. Она хотела было ему что-то сказать… Но Файвка внезапно испугался Башевы, испугался себя самого, развернулся и пустился наутек.
С тех пор Файвка стал еще больше сторониться каменного дома. И чем сильнее его тянуло к Башеве, тем больше он ненавидел Лейбу-горбуна. Его ненависть подпитывалась не только оскорбленным достоинством — сорванным с головы картузом. Нет! Далеко не им одним!