Шкловцы
Шрифт:
Лейба-горбун, держа в руке огромный зубчатый ключ, оглядывал своего маленького гостя злыми черными глазами.
— А, так это ты! — процедил он, даже не улыбнувшись.
Файвка молчал.
— Урин сынок, стало быть, да?
Файвка продолжал страдать молча. Ничего не поделаешь. Должно же это когда-нибудь кончиться… Но Лейба-горбун не унимался:
— Это ты мне предлагал арбоканфес в обмен на картуз?
Он бы еще долго тянул из Файвки жилы, если бы не прислуга. Ее растрепанная голова высунулась из темной кухни у входа в дом:
— Хозяин, на стол подавать?
— Подавай, подавай! — ответил со вздохом Лейба-горбун.
Этот вздох, должно быть, означал: «Обед стоит мне моих кровных денег, но есть-то все-таки надо!» Он на время забыл о Файвкином арбоканфесе и ушел готовиться к трапезе — мыть руки [141] .
У Файвки как камень с души свалился. Слава богу! Пронесло, отмучался. Из-за отодвинутой занавески
141
Имеется в виду ритуальное омовение рук перед трапезой.
В каменном доме стало веселее, когда пришли немного смущенная Зельдочка с книжкой под мышкой и ее брат, розовощекий, похожий на маму, Хаимка. Прислуга накрыла угол недружелюбного коричневого стола: расстелила полотенце, поставила солонку, положила хлеб, и стол тоже как будто повеселел.
В час дня пришел учитель Гершка-умник и сразу принялся делать вид, что он плохо говорит на идише:
— Ну, здравствете! Так-с.Ты, Зелда, возьми книга… То есть книжку.А ты, как тебе звать? Не понимаешь? Файвеле? Хорошо.Возьми бумагу, то есть тетрадь.
Для урокаони пересели поближе к окну за маленький столик. Гершка-умник открыл Файвкину тетрадь в косую линейку и с очень гордым видом написал первую строчку.
И кажется, написал-то учитель Гершка всего одно слово. Всего лишь Е-ка-те-ри-но-славъ. А если я скажу, что он при этом посапывал своим носом-картошкой? А если я скажу, что он при этом пощипывал свои маленькие усики, словно они у него были огромные, как у жандарма?.. Но к чему все эти шуточки, если написал он все-таки очень искусно: четырнадцать русских букв слова Екатеринославъзаняли целиком всю первую строчку Файвкиной тетради, не больше, но и не меньше. Ни одной лишней палочки не торчало. Каждая буква сидела в своей косой клеточке между линеечек, как горошина в стручке. А большая русская « Е»! Она стояла в начале строчки, возвышаясь на два этажа, как распрямившаяся пружина. За такую букву «Е»не стыдно перед Богом и людьми.
Гершка написал и с кривой улыбочкой пододвинул тетрадь Файвке, словно говоря: «Интересно, найдется на этом свете хоть одна живая душа, способная это повторить?»
Со всем возможным рвением принялся Файвка копировать учительскую строчку. Но только он начал усердно выводить большую букву «Е»,как сразу попался в ловушку. У него вместо буквы получился какой-то недоношенный уродец с раздувшейся от водянки головой и вспученным животом. Тогда в качестве магического средства Файвка попробовал посопеть, как учитель, носом. Он уперся кончиком языка в левую щеку и стал выписывать им кренделя в форме русских букв. Прежде чем приступить к очередной букве, Файвка семнадцать раз макал перо в чернила, как солидный писарь. Но это мало помогало. Семи рук и семи языков было бы недостаточно, чтобы написать Екатеринославътак, как это слово вывел Гершка-учитель!
Например, следующая буква — русская « к», вышла у Файвки похожей на гвоздь с двумя прицепленными к нему лягушачьими лапками. Русская « а» походила на разбитое яйцо с торчащими из скорлупы лапкой и головой только что проклюнувшегося цыпленка, а русское длинное « р» — на накренившуюся виселицу, на которой болтается повешенный острожник со скрюченными коленками. Буква « в» напоминала беременную, которая поскользнулась и протягивает руку, чтобы кто-нибудь помог ей встать… Не лучше обстояло дело и с остальными буквами четырнадцатиглавого слова Екатеринославъ. Мало того, что буквы вышли у Файвки «неописуемой красоты», так они еще и расположились, каждая в своей косой клеточке с таким же удобством, с каким извозчик мог бы расположиться в колыбельке — руки, ноги и кнутовище торчат во все стороны. Прямо больно смотреть! Еще две строчки тяжелой работы пальцами и языком, и Файвка отчаялся. Он со своей стороны сделал все, что в человеческих силах, чтобы остаться верным божественному оригиналу, то есть учительскому подчероку. Но Файвке было очевидно,
Гершка-умник тем временем важно втолковывал Зельдочке любопытную историю из русской хрестоматии:
— По-са-дил де-ед pen-ку. То есть дед посеял репу. Она выросла большая, очень большая. Пошел дед ее выдергивать, тянет-тянет, но выдернуть не может.
— По-звал… Позвал дед бабушку. Бабушка за дедушку, дедушка за репку…
Гершка-учитель вбил в свою похожую на тыкву голову, что из-за своих глубоких познаний в русском языке он плохо говорит на идише. Он нарочно коверкал переводимые слова, менял, словно нееврей, мужской род на женский и наоборот. При этом еще отчитывал Зельдочку за невнимательность. Получалось ни то ни се, примерно как буквы Файвкиного Екатеринослава. Выглядело это так:
— По-звал... Та-ак. Бабкапозвал, значит, внучка. Внучказа бабка. Та-ак. Этот бабказа дедку,значит. Что ты уставилась на мой нос… В книгу гляди! Эта дедказа репкаи т. д. [142]
Лейба-горбун уже сидел напротив за накрытым с одного угла большим коричневым столом и обедал. Точнее говоря, пока еще он не начал есть, пока он только крошил хлеб в миску с борщом. Буханку хлеба он разделил на краюхи, краюхи разрезал на длинные ломти, ломти покрошил на четырехугольные кусочки, такие же, какие Файвкин папа крошит для поисков квасного [143] . Но Лейба-горбун крошил их с совсем иным, существенно большим рвением и с иным расчетом… Отломит — и вздохнет, вздохнет — и отломит.
142
В оригинале комический эффект достигается смешением русского и идиша. Показать это в переводе почти невозможно. Приводим данную фразу в оригинале, чтобы читатель почувствовал вкус авторского приема. Артикли взяты автором в кавычки, так как учитель неверно склоняет существительные.
«Позвал… да-ас… хот „дер“ бабке гируфт, значит, „дем“ внучке. „Дер“ внучке фар „дем“ бабке. Да-ас. „Дер“ бабке фар „ди“ дедку, значит. Кук нит майн ноз… В книгу гляди! „Ди“ дедка фар „дем“ репка…»
143
Перед Пейсахом дом должен быть полностью очищен от «квасного» (хлеба и изделий из зерновых). Завершающая стадия очищения дома, уже после предпасхальной уборки, это «поиски квасного». «Поиски квасного» — заповедь, поэтому, чтобы благословение на исполнение этой заповеди не пропало зря, в заранее известных местах раскладывают маленькие кусочки хлеба, которые затем «находят» и ритуально сжигают.
Казалось, он крошил в миску с борщом свое собственное тело. Над миской росла аппетитная бурая горка, а вздохи Лейбы-горбуна становились все короче и мягче.
— Приятного аппетита! — отозвался Гершка-учитель по-русски, в промежутке между бабкойи дедкойиз хрестоматии, и жадно сглотнул.
Лейба-горбун поблагодарил его, объяснив с горестной миной, что ему приходится крошить хлеб, потому что у него «слабые жубы», и принялся поливать горку красным борщом. Оловянной ложкой он черпал красную жижу по краям и выливал ее на самый верх бурой, пахнущей тмином горки. С каждым разом горка погружалась все глубже и глубже, пока совсем не утонула в красном вареве. И Лейба-горбун принялся в добрый час помешивать борщ, выискивая хорошо размякшие кусочки и от удовольствия покачивая головой от одного горбатого плеча к другому, словно в полузабытьи, будто капризничая перед полной миской: этот кусок он съест, а этот не будет.
От столь аппетитных приготовлений у Файвки засосало под ложечкой. Ему самому пора было обедать. Файвке очень захотелось мясного борща с четырехугольными хлебными кусочками. Именно четырехугольными. Ей-богу! Почему же дома он все время торопится, хватает и кусочничает. Вот как надо на самом деле есть!
Файвка взглянул, как там у него обстоит дело с Екатеринославом. Куда там! До конца еще далеко. Он написал всего-навсего три строчки. В сердцах Файвка закрутил большую « Е» так, что вместо двух этажей «пружина» распрямилась на целых три… Испугавшись, Файвка начал стараться по новой.