Школа 1-4
Шрифт:
– Хозяйка судит!
– крикнула Жанна.
– Можете говорить!
Дед Григорий снова бухается в землю лбом.
– Пощади, матушка, свет родной, дозволь шапку покинуть, что в гробу надели, а то черви в ней живут, голову едят!
– Дозволяю, - осторожно говорит Люба.
– Доброта небесная!
– взвывает дед Григорий.
– Вечная слава!
– он срывает шапку с головы и принимается, вскочив, неистово топтать ее ногами.
Саша Коньков выступает из толпы и молча опускается
– Дозволь жениться, хозяйка. На Анне Мотыгиной. Она нездешняя, с соседнего кладбища пришла.
– Женись, - разрешает Люба.
– Вечная слава, - стонет, разгребает пальцами землю, Коньков.
– И мальчика вон того усынови, - сама поражаясь своей находчивости, добавляет Люба и показывает в сторону Кости.
– У него лица нет, думай, что он на тебя похож.
Зинаида Ивановна рушится перед Любой наземь, как бревно.
– Дозволь отойти, хозяйка, на воле упырить. А то бабка со свету сживет.
– Чего дозволить?
– Упырить, где придется. Кровушку сосать.
– Дозволяю, - со вздохом разрешает Люба.
– Но людей не трожь. У свиней соси или у овец там.
– Хоть у хворых дозволь, свет родимый, - тихо скулит Зинаида.
– Человечьей кровушки краше нету!
– Нет, - непреклонно отрезает Люба.
Жанна хватает скулящую бабу за плечи и отталкивает прочь.
– Сказано тебе: не бывать тому! И ступай себе!
– Слава вечная, слава вечная, - торопливо заводится кланяться Зинаида Ивановна.
– Небо наше безоблачное!
– Она ж, гадина, всех свиней поест!
– каркает с места Евдокия Карповна. Нет в ней теперь жалости, а рассудка еще при житии не было!
– А ты молчи, старуха!
– сурово велит ей Люба, потому что не хочет затягивать делопроизводство.
Валентина Горлова просто садится на землю и глядит на Любу преданно, как собака, молитвенно сложим руки у горла.
– Позволения прошу, - тихим, задушевным голосом произносит она.
– На службе Божьей присутствовать. Только в вечерние часы, в уголку темном, тихо, как мышь, сидеть и слушать.
– Можно, - говорит Люба.
– Слава вечная!
– прижимает лицо к земле Валентина.
– А тогда сторожа церковного Кирилла Петровича и дьяка беспутного Анисима, и певчих теток Алефтину Никаноровну и Глафиру Сергеевну вместе с уборщицей храма Маргаритой Евстаховой поразить надобно светом черным до полной слепоты, кровавых соплей, выпадения кишок и глубокого душевного убожества, а то они меня обижали, от храма гнали метлами и шестом из ограды, а дьяк Анисим, напившись, анафему наложил, отчего до сих пор трясуся вся и что-то белое над головою вижу.
– Вот сволочь!
– ахает Жанна.
Люба растерянно смотрит на Наташу.
– Да поразит
– Да поразит их всех светом черным, - повторяет Люба, тоже раскрывая ладонь и блеснув кольцом на пальце. Прямо из середины ее руки выходит маленькое черное пламя и сразу гаснет.
– Слава вечная!
– набожно восклицает Валентина Горлова и размашисто крестится.
Алексей Яковлевич становится на колени загодя и уже на них подползает к Любе, сочась скупой старческой слезой.
– Жизнь прожил, внучка, войну прошел, дозволь, милая, сына родного прибить и ордена с медалями, кровью заслуженные, обратно забрать! А то продаст, сволочь, нумизматам!
Люба задумалась.
– Можно я скажу?
– спрашивает Жанна. Люба кивает.
– Пока награды твои, дедушка, у сына - ты их не трожь, пусть имя твое вспоминают, а как продаст он их кому, так на того порчу напустить позволено, гниль в тело, а после того придешь к нему и скажешь: мне - ордена, тебе - гниль вон. Будет так? спрашивает она Любу.
– Пусть, - соглашается Люба.
– Ты - торжество наше!
– кланяется Алексей Яковлевич.
Из толпы выбивается девушка с длинными рыжими волосами и выступающими вперед, как у зайца, верхними зубами. Она с размаху ударяется худыми коленями в землю.
– Старик, тот, что триста лет лежит, послал, - выдыхает она.
– Девчонку унять просит, Раечку, чтоб ножками столько не топала, а то носится между могилами, что курица, а старику от того покоя нет и досада.
– Ребенок ведь, - пожимает плечами Люба, поглядев на Раечку.
– Что ей втолкуешь?
– Старик говорит - головку ей разбить, чтоб не бегала. За ножки - и об памятник каменный, головкой, - девушка кивает и улыбается простоте такого решения.
– Нет, пусть себе бегает, - отвечает Люба.
– Ее дело молодое.
– Слава вечная, - покорно склоняется девушка.
– Слава вечная.
– Все!
– решает Люба.
– Довольно. Устала я от вас.
Мертвецы зашевелились. Слышится неясный шепчущий ропот.
– Наместника, - только и может разобрать Люба.
– Наместника.
– Назначь им наместника, - говорит Жанна.
– Могильного старосту.
– Я не знаю кого.
– А вон его хоть, - Жанна указывает на деда Григория.
– Бойкий старик, и за дело общее переживает.
– Хорошо.
– Ты, старик!
– окликает деда Григория Жанна.
– Ты назначен могильным старостой!
– Слава вечная!
– воют покойники, опускаясь на землю.
– Ночь просветленная!
Только одна какая-то старуха остается стоять, согнувшись, правда, в три погибели.