Школа Добра
Шрифт:
– Небо уронит ночь на ладони.
Нас не догонят, нас не догонят.
Пельмень в темного не попал, был пойман на лету под общий хохот присутствующих на внезапном концерте. Злой до чертиков эльф сжал в кулаке несчастного, и тот немедленно перешел на грудной женский голос и томно запел, доводя до истерики атакующих, ну, и защищающихся тоже:
– Как ты любил, ты пригубил погибели…
Не в этом дело, как ты любил,
Ты погубил, но погубил так неумело.
А напоследок я скажу...
Вскоре к летающим по воздуху пельменям присоединились пуговицы из
Мы, конечно же, проиграли. Было бы действительно странно, если бы Школа Добра победила Темную Лигу. Но этот проигрыш был просто опьяняюще сладок. Мы, кажется, так победам не радовались, как этому поражению. Особенно, когда после объявления результатов капитан велел нам собраться на главной площади и объявил:
– По результатам сегодняшнего сражения объявляю личную благодарность Ге... э... Амадеусу Тищенко, – но посмотрел на старосту химиков неприязненно, памятуя об инциденте в начале учебного года. – И поздравляю его с первым сертификатом.
Обалдеть!
– Лига Темных сделала немедленный запрос на... э... его оригинальный 'Деморализатор'.
– На что они сделали запрос? – глядя на меня безумными глазами и все еще прижимая кастрюлю к груди, переспросил Амадеус.
– На пельмени твои, балбес! Народ, качать Тищенко!!!
Гениальные Ручки вручил мне сосуд со своими бесценными «Деморализаторами» и с разгона прыгнул на руки беснующейся толпе школьников. Было нереально весело, дико, немножко истерично и даже страшно. Потому что после такого веселья, обычно, случается что-то плохое.
– Слезки играют, – в такие моменты говорила моя бабушка.
Действительно, играют. И иногда заигрываются.
Наверное поэтому я не удивилась ни капельки, когда, распростившись со всеми весельчаками и потеряв в толпе Веника с Амадеусом, я ушла к себе, а на пороге своей комнаты обнаружила мрачного и почти рыдающего Тищенко.
– Дэй, ты чего?
– Как мне теперь с этим жить? – он потряс в воздухе кастрюлькой.
– Это из-за того, что ты рецепт воды восстановить не можешь?
– Зачем мне вода? – староста химиков вздохнул. – Нет, вода, конечно, тоже нужна... Но я же не зоолог, а первый сертификат вот за это получил... Они же мне жить не дают... Они же даже по ночам поют... колыбельные, правда, но все-таки... Что мне теперь делать?
– Надо к ректору идти, – я тряхнула головой и приобняла друга за плечи, – пусть он тебе помещение отдельное выделит... Все-таки школе двадцать процентов от продаж причитается... Под питомник... э-э-э... под пельменник...
– Я убью тебя, – вяло пообещал Тищенко, поставил кастрюлю на пол, уперся локтями в колени и зажал ладонями уши. – Я ведь не шутил, когда говорил, что они боятся одни оставаться. Вот как одни останутся – так сразу размножаться начинают. Катастрофически
И посмотрел на меня грустно и преданно. Нет, мы, студенты Школы Добра, есть почти всегда хотим, но поющие пельмени... это же, фактически, каннибализм.
– Так и знал, что откажешься, – Гениальные Ручки снова повесил голову. – И правильно делаешь. Я одного Барсику скормил... Помнишь Барсика, который у сторожа живет?
Конечно, помню! Такого песика не запомни попробуй! Он же почти выше меня ростом в холке!!!
– Неужели подох? – ужаснулась я.
– Скажешь тоже... Что я, изверг?
Ну, это спорный вопрос... Варил же он золотую рыбку в живой воде...
– Не подох... Я его пельмешком угостил... еще из первой партии, до размножения, а он как запоет!
– Пельмень? – меня даже затошнило слегка, когда я представила, как пельмень сидит у меня в животе и песни распевает.
– Барсик! – Тищенко поморщился. – Бегал по Школе и пел: «Кокое все зеленое, кокое все красивое, кокое небо синее, кокое солнце желтое... ко-ко, ко-ко, ко-ко, ко-ро-ко-ко...» Юла, не ржи ты, пожалуйста, я сторожу до сих пор на глаза боюсь попадаться...
Помолчали. А потом староста химиков улыбнулся зловеще:
– Веник у меня одного пельменя украл. А я ему говорил, не бери, пожалеешь. Нет же, говорит, он такой забавный, обос... в смысле, уписаться можно. Я посмотрю, как он уписается, когда их у него к вечеру сорок штук будет.
Тищенко замолчал.
– И еще они в шесть утра гимн поют, сволочи. Каждый день. Даже в воскресенье...
– А давай мы кастрюльку на ночь у меня оставим! – вдруг щедро предложила я. – А лучше на все выходные! Фифа умом тронется! Прикинь?
– У вас же перемирие... – глаза у Тищенко заблестели, но он все же попробовал меня переубедить.
– Подумаешь! – на счастливой волне я беспечно рукой махнула. – Это же Фифа! Она Аврорку блондинкой крашеной обозвала...
– Да, такое не прощают, – Гениальные Ручки, наконец, улыбнулся.
Я протянула руку другу, помогая ему подняться, и мы с пельменями наперевес ввалились в нашу с Сафской спальню. И вот в тот момент, когда дверную ручку поворачивала, я сначала подумала, что не видела сегодня Фифу, ни на стене, ни на главной площади, ни даже во время стихийного празднования по поводу незапланированного выходного дня она ни разу не мелькнула. А потом еще раз некстати вспомнила бабушкино выражение об играющих слезах и, все еще улыбаясь, толкнула дверь в комнату.
Фифа не сидела на кровати в прозрачном пеньюаре с пилочкой в руках, не выставляла навстречу пришедшим симпатичную коленку в шелковом чулочке. Она лежала посреди комнаты, невидящим взглядом смотрела в потолок и тяжело и быстро дышала. А рядом с ней на полу сверкала серебряной юлой моя шкатулка желаний.
– Черт! – протянул за моей спиной Тищенко. – За что ты ее так?
– Дурак? Я вообще не понимаю, что происходит... Надо за ректором бежать... Ох-ох-онюшки...
Представила себе выражение лица Вельзевула Аззариэлевича, когда я вломлюсь к нему в десять утра с криком: