Школа негодяев
Шрифт:
Sic transit Gloria mundi! [76]
Блинчик моментально нашел ее в толпе встречающих – рассмотрел и заулыбался искренне, своей заразительной мальчишеской улыбкой. Веснушки у него на носу смешно запрыгали, вокруг глаз собрались морщинки.
Вика смотрела, как Блинов идет к ней такой знакомый и совершенно чужой, нездешний. Он был так далек от политической борьбы, проблем, свар, медленно тлеющего кризиса, постоянного, как застарелая гонорея, избирательного процесса, черного и белого пиаров, рейдерских атак, дележа собственности и прочей грязи,
76
Sic transit Gloria mundi! – (лат.). Так проходит земная слава!
Блинову на всю эту мышиную возню было решительно наплевать. Он имел средства, желания и возможность жить так, как хочется. Со своей первой женой он развелся (сложно оставаться женатым на сестре бывшего коллеги, который хотел отправить тебя к праотцам, особенно если знать, что супруга не была особенно против!), а новую не завел, довольствуясь старлетками и модельками, которых покупал себе по мере необходимости на срок от дня до недели, но не больше. Блинов с возрастом стал человеком мудрым и не путал удовольствия с семейной жизнью.
– Ну, здравствуй, – сказал он, и, обняв Плотникову, поцеловал ее в щеку, привстав на цыпочки. – Здравствуй, Вика!
От него слегка пахло виски и, сильно и терпко – хорошим одеколоном с древесным акцентом. Очень дорогим одеколоном, скорее всего, эксклюзивным, сделанным по его личному заказу. Блинов умел быть разборчивым в мелочах. Более разборчивым, чем в связях, однозначно.
– Здравствуй, Володя, – Плотникова была вынуждена нагнуться, чтобы чмокнуть Блинчика в гладко выбритую щеку. – Как долетел?
– Слава Богу, благополучно! – он заулыбался и, ухватив Вику под руку, зашагал рядом с ней к выходу из терминала. – Можно сказать, хорошо долетел! Почти не пил, ты же знаешь, мне врачи запрещают… Так что – совсем чуть-чуть! Но, два перелета и трезвым – это точно не по мне!
Блинов хорохорился. Виски он разве что рот прополоскал, не более. Не то, чтобы он боялся врачей, он просто боялся смерти. Боялся настолько, что и курить, и пить прекратил буквально в один день, после того, как профессор-австриец рассказал ему анамнез бесцветным, тусклым голосом. Врач ничего не запрещал. Выводы Блинчик сделал сам.
За дверями терминала D уже сгущалась жара. Хотя Владимир Анатольевич и прилетел первым венским рейсом, но время близилось к десяти утра, а в этот час начинало припекать.
– А как у тебя, Вика?
– Я же рассказывала тебе на прошлой неделе. Все без изменений. Работы только до фига… Не то, что у тебя, дармоеда!
– Я пенсионер, – заявил Блинов, аккуратно спуская чемодан по пандусу. – Можно сказать – персональный пенсионер. И обрати внимание, я ни у
– Не гневи Бога, Володенька, – не сдержалась Плотникова. – Ты столько взял у страны до пенсии…
К ним бросились надоедливые бориспольские таксисты, но тут же отхлынули, натолкнувшись на Викин взгляд.
– Ну, вот… – обиженно протянул Владимир Анатольевич, – эмигранта каждый может обидеть! Мы что? Мы люби бедные, обездоленные…
Вика хмыкнула.
Свой «лексус» она оставила в запрещенном для стоянки месте. У терминала D свободных ячеек не было – одновременно прибывали 4 рейса и столько же самолетов готовились взмыть в небо. Идти от терминала Е Плотниковой было лень, и теперь возле машины в нерешительности крутился молодой сержант.
На подходе Вика нажала кнопку на пульте, и черный, как таракан, седан мигнул габаритами. Сержант оживился было, но, увидев Плотникову, разом поскучнел, и вполне обоснованно. Пока Блинов грузил чемодан в багажник, бравый автоинспектор был ознакомлен с «вездеходом» и визиткой министра МВД с просьбой всемерно помогать предъявителю сего, написанной лично рукой министра.
– Ничего не меняется? – спросил Блинов, усаживаясь на переднее сидение.
– Ничего, – подтвердила Вика. – И прекрасно, что не меняется. Еще не хватало, чтобы этот мальчик час полоскал нам мозги. Пристегнись. Это не для ГАИ, для тебя…
– Да, знаю, знаю, – проворчал Владимир Анатольевич, возясь с замком ремня безопасности. – Если ты и ездишь, как живешь… А у нас писали, что здесь теперь штрафы, как на Западе…
– Правильно писали. Большие. Но смотря для кого.
– Все животные равны между собой… – процитировал Блинчик.
– Ничего не меняется, – сказала Плотникова, выруливая на подъездную аллею. – Только декорации. Мы же с тобой уже взрослые, Володя…
«Лексус» заскользил между деревьями, двигаясь на электротяге, и только когда Вика, перевалив через сдвоенных «лежачих полицейских», добавила газ, заурчал бензиновый мотор, разгоняя лимузин с самолетным ускорением.
– Ты надолго? – спросила Плотникова, зажигая сигарету.
Салон сразу же наполнился знакомым Блинову гвоздичным ароматом, хотя кондиционер жадно поглощал дым, не давая ему расходиться.
– Как получится… Особых дел у меня нет. Увидеть тебя. Съездить на могилу к родителям. Ну и… Повидать Мишу… Я понимаю, что вопрос звучит глупо, но, все-таки… Как он?
Плотникова криво усмехнулась.
– Ничего не меняется, Блинов. Ничего. Он без изменений. Пуля с места не тронулась. Мышечный тонус у него прекрасный, врачи не перестают удивляться, но терапию я не отменяю. Если очнется, то завтра же пойдет…
Она не сбросила скорость, раскручиваясь на развязке, и Блинову на мгновение стало страшно, что «лексус» сорвется в скольжение и вылетит с дороги на бетонный звукопоглощающий отбойник. При выезде на бориспольскую скоростную ему всегда становилось страшно. И Блинов понимал, что будет бояться до тех пор, пока будет помнить. Всю жизнь.
Но лимузин в вираж вписался.
– Только он не пойдет, – продолжила Вика своим низким, хриплым от десятков тысяч выкуренных сигарет, голосом. – Только за эти полгода его смотрели полтора десятка специалистов. Диссертаций написали – полсотни, но никто не решился на оперативное вмешательство.