Школа одаренных переростков
Шрифт:
Хотел было прихватить с собой пару-тройку казенных книг, но раздумал: опять начнут перемывать косточки, попрекать заглаза в стяжательстве, рвачестве и вещизме.
Но самоучитель немецкого уложил: это был мой заказ, я на него тратил свою личную психическую энергию.
Потолкался еще разок для верности в дверь, сел на скрипучий стул и задумался.
Если так всё здесь круто решается, то и в голове моей должны произойти необратимые изменения: я наверняка утрачу способность читать и передавать мысли, разучусь выдумывать
Да что там язык: они сделают так, что я всё позабуду.
Ни к чему им свидетель их бесчеловечных опытов над земными детьми, да еще свидетель, знающий о проблемах птичьего царства.
Позабуду мнемонику с эвристикой и автогенкой.
Опять ко мне вернется нетвердое знание таблицы умножения.
И журналист-международник Навруцкий никогда ничего не узнает.
Нет, уважаемые, этого нельзя допустить.
В сумке у меня лежала общая тетрадь в клеточку, совершенно чистая: я привез ее из дома, но до сегодняшнего дня она была мне без надобности.
Вынул тетрадь и шариковый карандаш, сел за стол.
Карандаш не хотел писать: видно, паста засохла. Вот незадача!
Минут, наверно, двадцать я рисовал на первой странице невидимые загогулины, пока наконец карандаш не расписался.
Только бы успеть, только бы не помешали.
94
Не помешали. Успел.
Точнее, почти успел: начал с объявления на столбе, исписал двадцать две страницы и дошел до теста на солидарность. Всё, конечно, конспективно, без подробностей.
Но вот спрятать тетрадь в сумку времени не хватило: дверь без стука открылась, и в комнату вошел биоробот Олег.
С головой на плечах, подтянутый и аккуратный. Пуловерный и галстучный.
Настолько галстучный, что всё происшедшее между нами казалось теперь каким-то дурным тяжелым сном.
А может быть, мне действительно всё это приснилось?
— Нет, — сказал Олег, бросив беглый взгляд на тетрадь, — не приснилось. Капитально ты меня вывел из строя. В регби когда-нибудь играл?
— Даже не знаю, что это такое, — ответил я. — Больно было?
— Нет, конечно. Куклам не бывает больно. Но морально тяжело.
— А вот у меня рука болела, — сказал я. — Ты мне чуть палец не откусил.
— Да, но я втык получил, а ты нет, — возразил Олег.
— Втык? От кого?
— От самого Егорова.
— А за что?
— За школярские шалости, вот такая формулировочка. С кем поведешься — от того и наберешься. Сперва учителей отключаем, потом кнопочки им на стул начинаем подкладывать, потом вообще теряем голову, как последняя шантрапа…
Биоробот постоял, помолчал, вновь взглянул на тетрадь.
— Дневник ведешь?
Вот проклятый стукач. Всё ему надо знать.
— Слушай, а сколько тебе лет? — спросил я вместо ответа.
— Кому? Мне-роботу или мне-кукловоду?
— Кукловоду.
— Да
— Пятую сотню? — не поверил я.
— Именно пятую.
— А сколько же вы вообще живете?
— Примерно тысячу лет. Плюс-минус пятьдесят. Вот от чего ты отказался, приятель. Может быть, еще передумаешь?
— Нет, — твердо ответил я. — Хочу домой.
— Я вижу: упаковался. В последовательности тебе не откажешь.
Тетрадка моя не давала Олегу покоя. Видно было, что он борется с желанием ее полистать.
Если только у биороботов бывают желания.
— А не противно ли тебе… спросил я, — не противно ли вам работать на этих птеродактилей?
— Чудак, да я и сам такой, — добродушно ответил Олег. — А это, — он похлопал себя по животу, — это же кукла. Человеческая кукла.
— Ну, хорошо, а человеческую куклу водить не противно?
— Ты знаешь, свыкся. Первое время, конечно, было тяжело: особенно жестикулировать и улыбаться.
— Улыбаться? — Я не поверил своим ушам.
— Ну да, улыбаться. Что ты так удивляешься? Есть у вас, у людей, такая противненькая привычка — усмехаться, ухмыляться, склабиться, щериться, вообще юмористически шевелить своей мордой лица, как будто она каучуковая. Птицы, как ты знаешь, ничего этого не делают. И все ваши шуточки, приколы и хохмы очень нас утомляют. Особенно хохмы. Жизнь, друг мой Лёха, штука ежеминутно серьезная, особенно в полёте, человеку этого не понять.
"Да, — подумал я, специально не блокируясь, — с чувством юмора у птиц слабовато".
Стриженый пропустил мою мысль мимо ушей.
— Что еще? Да, вот: плюетесь вы много, особенно пацаны. Всю территорию заплевали. Отвратительная привычка. Видел ты хоть раз, чтобы птица плевалась?
— Зато вы капаете на лету, — не удержался я.
— Не фантазируй. Мы же в пище не нуждаемся, и капать нам нечем. Так что вот, дорогой, свыкся я. Даже иногда, знаешь, жалко мне вас. Мучаетесь вы в своей нынешней оболочке. Слишком она уязвима и требует постоянного ухода. Переселить вас в другую плоть — это, я считаю, великое благо. И через какое-то время у вас это поймут. В очередях на интеграцию будут давиться. Но пройдут, естественно, не все.
— Отбраковывать станете?
— Это уж само собой. Рожденный ползать — летать не сможет. Впрочем, заболтался я с тобой. Долгое прощание — лишние слёзы. Вертолет уже ждет.
— Вертолет?
— Да, вертолет. Что здесь странного? Отсюда путь один: только на вертолете.
— А где мы находимся?
— Опять-таки глупый вопрос: естественно, в Чулпане. Тебя доставят в город Новый Уренгой, а там и до Большой земли рукой подать. Ты уж не поминай нас лихом.
— Не буду.
— Вот тебе небольшой сувенир на память.