Школа победителей Они стояли насмерть
Шрифт:
Так мог приказать только смелый, настоящий командир, а не трус.
Норкин схватил Лебедева за плечи, повалил на землю, потом вскочил и громко сказал;
— Выступать!
Мало отдал Норкин приказаний, но и их было вполне достаточно для того, чтобы почувствовать, как вырос его авторитет за этот десяток минут.
Действительно, у маленькой речушки стояли четыре грузовых машины. Тихо шумели побуревшие кусты ивняка, толпившиеся на берегу речки. Легкая рябь бежала по ее воде. Спали фашисты, развалившиеся на солнцепеке. Стояли рядом с ними пустые бутылки и валялись консервные банки.
— Крамарев! Снять! — прошептал Норкин. — Часовых взять живьем! Селиванову — приготовиться к броску!
Крамарев с матросами уже в тени машин… Еще тричетыре метра… Фашисты тычут в лицо друг другу картами и галдят… Приподнимаются матросы Селиванова…
Норкин тоже начал готовиться к прыжку, но две тяжелых руки легли ему на плечи и прижали к земле. Норкин тряхнул плечами, но руки словно впились в них. Михаил оглянулся. Невозмутимое лицо Звонарева и вздрагивающие ноздри Никишина — прямо перед глазами.
— Пустите! — прошипел Норкин, рванулся и… остался лежать.
А Крамарев уже выскочил из засады. Караульные не успели бросить карт. Матросы Селиванова мгновенно справились с другими. Упали руки с плеч Норкина. Он встал и, бледный от злости, повернулся к Никишину:
— Еще раз такое — застрелю!
— Есть, больше так не делать! — ответил Никишин и незаметно подмигнул Звонареву, а когда лейтенант отошел, прошептал: — В следующий раз наоборот сделаем: ты прижмешь слева, а я — справа. Вот он и не придерется.
Матросы раскидывают ящики. Любченко не вытерпел и руками отрывает доски. Вскрыт последний ящик. Злобно выругался матрос и пнул его ногой: патроны от немецких винтовок не годились для русских автоматов. Только двенадцать счастливцев, которым досталось оружие убитых, чувствовали себя именинниками и улыбались.
— Чтоб вам пусто было! — ворчал Любченко, высыпая патроны в речку.
Черные столбы Дыма поднимались на берегу. Сворачивались от жара листья ив. Падали горящие доски бортов машин на лежащие рядом трупы.
— Пленные сказали, что недалеко на железнодорожном разъезде есть склад. Заглянем туда, а дальше видно будет, — говорит Норкин Селиванову и Лебедеву, идя впереди роты.
Столбы черного дыма увидели фашисты. Увидели не только те, которые проезжали мимо, но и находившиеся за много километров. Фашистское командование после окружения моряков, которые оказали упорное сопротивление, увеличило в своих сводках батальон до бригады. Шло время, и батальон продолжал «расти». Последние дни он уже именовался дивизией. Все это должно было увеличить славу немецкого оружия. Постоянно изменявшиеся цифры численности матросов гигантски выросли, и немцы теперь сами не знали, сколько же матросов оказалось у них в тылу. Сначала пришло известие, что моряки вырвались из окружения. Это было неприятно, но не страшно. Нужно было только узнать, куда они направляются. Не успела немецкая разведка раскинуть свою сеть, как моряки сами обнаружили себя: они среди белого дня напали на машины и сожгли их! Так могли поступить только люди, уверенные в своих силах, — и тревожно зазвенели телефоны, полетели в эфир радиограммы, понеслись по дорогам мотоциклисты, а две неполных роты, которые даже и не подозревали, что они так «выросли», шли к разъезду.
Маленькое станционное здание осело, перекосилось
— Часовых уже нет, — докладывает Крамарев, поглаживая пальцами рукоятку ножа. — Караульное помещение окружено. Попутно мы заглянули в один штабель. Там есть патроны для наших автоматов. Так что за нас не беспокойтесь.
— Хорошо. Ротам войти на территорию склада
— Что прикажете делать с караульным помещением?
— Наблюдать. Будет шум — уничтожить,
— А если не будет?
— То же самое. Только при отходе.
Шаг в сторону — и нет Крамарева. На подводных лодках Крамарев и Никишин были соперниками. Они оба отлично знали свою специальность и командиры гордились ими, но на фронте Крамарев долгое время оставался в тени, то есть дрался как все и «особых талантов», как сказал Богуш, за ним не числилось. Впервые обратили на него внимание лишь после того как он сходил в тыл к фашистам вместе с Угловым. И с того дня разведка стала его второй специальностью. Получив задание, он преображался мгновенно. Исчезала его сутулость, вернее, в этот момент казалось, что он не сутулится, а крадется, умышленно сгорбившись. Вот и теперь — не многие смогли бы т» к быстро и бесшумно снять часовых, как это сделали Крямарев и его помощники.
Раззъезд оказался для моряков настоящим кладом. Здесь они нашли и патроны и гранаты. Даже Норкин поймал себя на том, что набивал карманы блестящими цилиндриками, хотя его противогазная сумка давно грозила лопнуть. А про матросов и говорить нечего: летели на землю запасные тельняшки, куски мыла и даже сухари.
— С патронами-то мы до своих доберемся, а «барахла» нам всегда надают! — говорили моряки.
— Вот сейчас бы попалась мне та рота! — сказал Норкин, вставляя в автомат тяжелый диск.
— Эх, и дали бы жизни!
— Не ту, так другую встретим! — откликнулись матросы,
— Как-то наши? — сказал кто-то. — Вышли или нет? Голоса стихли, и было слышно, как позвякивают патроны.
— Конечно, вышли! — раздался из темноты голос Лебедева. — Мы уже столько шума наделали, что немцы и думать забыли о тех ротах!
Разрывы гранат осветили окна станционного домика, Огненные языки забегали по сухим доскам ящиков и зарево пожара осветило темнеющую стену леса, телеграфное столбы с оборранными, словно скрученными судорогой, проводами и черный остов стоящего в тупике паровоза.
Моряков нигде не было видно.
Кто из фронтовиков не помнит минуты затишья? Неожиданно смолкает грохот разрывов, прекращается визг Осколков и пуль. Над полем боя еще пахнет сгоревшей взрывчаткой, а солдат уже снимает каску, стирает грязнрй ладонью пот со лба и расправляет онемевшие мышцы. Сейчас он доволен всем. Он отдыхает.
Именно такие минуты наступили и на участке, занятом ротой лейтенанта Норкина. Еще недавно нельзя было приподнять головы из-за болотной кочки, пузырилась вода от падающих в нее осколков, кружась, опускались^вниз веточки сосен, срезанные пулями, а теперь тихо-тихо. Даже в ушах звенит. Только изредка забулькает вода — матрос устроился поудобнее.