Школа свободы и бесстрашия
Шрифт:
Она. Да, спасибо, я поняла. Нужна ли какая-нибудь помощь?
Сын (с наездом). В смысле?
Она замечает, что у него уши торчком (как у нее). И что он выглядит старше своих лет, а глаза совсем юные.
Она. Нет, ничего… извините.
Потом она отрывается от них, сменив шаг на легкий бег. Она бежит и чувствует, что снова начинает распадаться. Плевать. Она сплевывает в кусты.
Оборачивается и видит отца и сына. Они отливают за старым паровозом, стоящим на срезанных рельсах, авоська брошена рядом. Лоб отца прислонен к составу, сын держит свободной рукой отца за левое плечо. Они стряхивают синхронно – зачем она на это смотрит?
Она стоит на платформе и держится за фонарный столб. Из подъехавшей электрички (из
6
Вагон электрички почти пуст, или ей только хочется, чтобы в нем никого не было, кроме нее и уже знакомых ей отца и сына. Она сидит спина к спине к сыну, два оттопыренных уха – ее и его – кажутся одинаковыми. Она читает книгу, точнее, делает вид, что читает. Она смотрит в окно, точнее, делает вид, что смотрит в окно, мелькание домов, деревьев, лесов, полей и рек укачивает ее, тянет в сон, но засыпать сейчас она не хочет. Она слушает голоса отца и сына, ее разморило, и она перестает фильтровать мат в их речах. Хор цикад, кузнечиков и, господи прости, клопов сменяется классическим шумом поезда, так проносится жизнь в самом ординарном метафорическом понимании, этот шум символизирует ее ход и ее смерть, способен все заглушить, за это он многим и нравится.
Отец рассказывает сыну, что он назвал его в честь апостола Андрея. Сын говорит, что отец это уже рассказывал сотню раз: и про косой крест, и про то, какой апостол был рыбак. Она не знает ничего про косой крест и дала себе обещание, что загуглит по возвращении в Москву. Она думает, что было вначале: рыбак или апостол. Конечно, рыбак. Можно ли родиться апостолом, или эта должность назначается, и вообще, какая это должность? Она не хотела засыпать, она задавала глупые вопросы, ответить на которые мог либо отец (сын бы не выдержал), либо «Гугл».
Отложив книгу (книга стихотворений Виктора Сосноры, ей нравился этот поэт, она знала не так много его стихов и боялась, что, если узнает больше и найдет повторы, разочаруется в нем, засомневается, сомнение – цемент ее жизни, поэзии жизни), она открывает заметки в телефоне и пытается что-то записать, но что-то…
НЕ ПИШЕТСЯ.
Она опять вспоминает – сто писят, потом четыреста писят. Как хорошо, когда день проходит и есть что вспомнить.
Раздвижные двери вагона разлетаются в стороны, кто-то невидимый заходит. Только потом она видит, что это мужчина на колесах. Точно он, также загребает руками, как веслами, правда, сменил верх, теперь на нем футболка защитного цвета. В руках гитара.
Мужчина на колесах с гитарой: Добрый вечер всем присутствующим. Позвольте вам от чистого сердца подарить песню, которую я посвящаю всем своим друзьям, живущим и ушедшим на тот свет.
Он смотрит секунду на потолок электрички. И начинается гитарный бой.
Она ничего не имеет против песен, почему нет, тем более если идет речь о песнях, посвященных друзьям. Но сейчас песня мужчины на колесах была лишней, она перестала слышать отца и сына, хотя отец заснул, прислонившись к стеклу (его лоб все время ищет опоры, а сын играет в телефонную игру, кажется в «фермера».
Мужчина на колесах с гитарой поет (мотив песни напоминает блатной, но последовательность аккордов кажется измененной, все это напоминает стилизацию, игру в блатную романтику):
Теперь – тебе: там, в мастерской, маски,тайник и гипс и в светлячках воздух…Ты Галатею целовал, мальчик,ты, девочка, произнесла вот что:«У нас любовь, а у него маски,мы живы жизнью, он лишь труд терпит,другуюОна слушает песню мужчины на колесах и допускает страшное: она могла бы в него влюбиться, ей даже хочется взять его на руки и покачать в такт играемой им песни. Она обезоружена охватившим ее чувством, в такие минуты можно сойти с подножки поезда на ходу и упасть в пропасть и остаться в целости и сохранности, потому что там, где-то там ее будет ждать великое спасение.
Она очень устала за этот день. Теперь она это понимает. Она бросает в шапку мужчины на колесах тысячную купюру. Он смотрит на нее, она на него, и ничего не происходит большего, кроме благодарности за песню, кроме жалости ко всему, освободиться от нее в этом контексте она не может.
Мужчина на колесах. Спасибо. А это вы мне считали?
Она. Нет, моя сестра. Мы близнецы.
Мужчина на колесах. Я тоже близнец. Нам со скорпионами нельзя. (Опустив голову в район причинного места, шепотом.) У меня там все работает. Если бы не работало, я бы себе пулю еще там пустил.
Она кивает, давая понять ему, что все поняла. Потом она засыпает, не заметив момент входа в сон (его почти всегда не замечаешь).
В этот раз контролеров не было, никакие реки не текли – ни прямо, ни вспять, пахло вагоном и ничем другим. В тамбуре ее тронул за плечо сын.
Сын. Извините, вы можете заказать нам такси? У меня мобила села.
Она. Да, конечно, сейчас остановимся, и я вам закажу.
Сын. Вы мне номер напишите, я вам потом бабки переведу.
Она. Да, хорошо, подождите, выйдем, и я все сделаю.
Сзади напирает народ. Оказывается, в вагоне кроме них были еще люди. Она старалась не фокусироваться на их лицах, вспоминая, что ее зрение не такое хорошее, как прежде.
Она. Говорите адрес.
Сын. Розанова, семнадцать.
Она. Так… Четыреста двадцать рублей. Машина будет через пять минут.
Сын. Вы Зеленоград указали?
Она. Ой. Извините… Так. Розанова.
Отец (включившись, слишком драматически, он еле стоит на ногах). Семнадцать…
Она. Две тысячи шестьсот сорок пять рублей…
Сын. (Хор цикад, кузнечиков, клопов и других видов насекомых.)
Она. Я заказала. Машина приедет к вокзалу через десять минут…
Сын. Я вам переведу… Напишите номер.
Она. Да… конечно.
Она записывает свой номер на листке, вырванном из блокнота. Она, сын и отец стоят на перроне. Отец сидит на лавочке, пытаясь понять, где он и с кем он и кто эта женщина.