Школа свободы и бесстрашия
Шрифт:
Отец. Это кто? Марина?
Сын. Бать, завали…
Она должна уйти, но что-то удерживает ее. В последний раз она смотрит на отца и сына и видит, что они похожи друг на друга, как два креста. А она – какой-то косой крест.
В метро в ее голове крутилась уцелевшая строчка из песни мужчины на колесах.
«И если бог меня лепил в прошлом –
Ему нетрудно, Он еще слепит!»
Она загуглила, кто автор этих стихов. Виктор Соснора. Она знала, что так быть не может, но так было, и она больше не удивлялась. Есть риск вообще больше ничему не удивляться, но она хотела, хотела бы еще. Удивиться.
Распадаться и удивляться.
Собираться и удивляться.
Распадаться и удивляться.
Собираться
Отмыться.
Она стоит под горячим душем. Ей должно быть хорошо, но становится хорошо не сразу. Потом она слышит вибрацию телефона, берет телефон со стиральной машины. Видит сообщение в вотсапе с незнакомого номера:
«Перевел вам деньги. Дошли?»
Это телефон сына.
Она не смотрит оповещения от банка и сразу отвечает:
«Да».
Сын отвечает:
«Спасибо еще раз». И эмодзи – палец вверх.
Она хочет спросить, все ли в порядке с отцом, но считает этот вопрос нетактичным, какое ее дело.
Ночью, лежа в кровати, она набирает сыну сообщение:
«Андрей, извините за позднее сообщение. Я могу показаться сумасшедшей, но то, что я вам скажу, правда. Я – ваша сестра, у нас с вами один отец. Вчера я видела его второй раз в жизни, первый раз – двадцать лет назад».
Она набирает его и удаляет написанное, набирает и снова удаляет, верных слов ей так и не удастся подобрать. Сообщение отправлено в 3 часа 45 минут. Она хотела, чтобы это сообщение было доставлено и осталось без ответа.
Но сын, вернее, брат ответил почти сразу:
«И что мне блять с этим прикажешь делать?»
Она ничего не ответила и попросила хор цикад, насекомых, нет, клопов она не просила, грянуть tutti, чтобы соседи не слышали ее воя. В ее московской двушке в районе Беляево слишком тонкие стены. Слишком.
7
Она не продолжила общение с братом. Ей стало легче, она с головой ушла в свою лаборантскую работу, даже начала писать книгу, набросала план и знала, к чему она должна прийти в своем первом большом тексте, но как это будет осуществлено и хватит ли ей на этот путь сил, она затруднялась ответить.
Двадцать лет назад она приехала в Талдом, чтобы сказать два слова: «Я здесь» (в переводе на космический – «я существую»). И очень хотела услышать в ответ тоже два слова, наподобие «как здорово». И больше ничего ей не было нужно, правда. Она узнала адрес отца, которого не помнила, разрыв родителей был в зачатке ее детства, никаких следов, все фото были выброшены мамой (и она никогда не осуждала ее за это). Парадоксальным образом она не помнила, что она говорила тогда двадцать лет назад своему
Отец был пьян, проблемы с алкоголем сопровождают его всю жизнь, точнее, все проблемы, которые подбрасывала ему жизнь, заливались алкоголем, именно поэтому ее мама ушла от него (пусть будет такая причина, не требующая других подробностей). Андрей кричал, мать укачивала его и странно посматривала на пришлую девицу, пытаясь разглядеть похожие черты (не находила), отец как-то виновато пожимал плечами, а потом произнес нехитрую конструкцию, которую Андрей, видимо, с тех младенческих пор крепко вобрал в себя.
И что мне блять с этим прикажешь делать?
Жена, услышав это, зажала младенцу уши, но мы-то знаем, что младенец все услышал.
Младенец Андрей, будто испугавшись отцовского напора и гонора, закричал еще пронзительнее. Она, утонув в этом крике и сразу же забыв сказанное отцом (спасибо, память), бросилась бежать по тому самому маршруту, который пыталась повторить сегодня. От того самого дома, до которого почти дошла, если бы не встретила – отца и брата. Если бы Андрей не написал ей свой ответ, она бы не вспомнила, не срифмовала сказанное прошлое со сказанным настоящим. Что будет сказано в будущем? Неужели эта словесная конструкция универсальна и применима для любого времени ее жизни?
Где-то через месяц, когда она была на работе, разгребая лаборантские дела, ей пришла эсэмэска от брата. Она так записала его в телефоне, ей это было важно.
«Батя умер. Похороны в субботу. Пришли денег, я собираю».
Она тут же перевела деньги, потом уже начала рефлексировать, потом продолжила работать и рефлексировать. Потом брат позвонил ей. По его голосу было понятно, что он пьян, и она поняла, что отец и брат похожи не только внешне, но и голосами. Брат, преодолевая неуправляемость языка, процедил что-то про деньги, что присланного мало, что она – сука неблагодарная, а ее мать – проститутка, а потом из трубки на нее обрушился хор цикад, кузнечиков, и ей стало так легко, этот хор ничего не заглушал, он не был шумовой декорацией, ограждавшей ее от реальности, он был просто хором цикад, кузнечиков, потом к ним присоединились и птицы, где-то вдали послышался шум поезда, все это была увертюра, подготовка к главной песне, которую споют рельсы, они поют эту песню уже давно, но только сейчас она может ее расслышать в полной мере.
Вот только надо сделать пару неотложных дел.
Она переводит деньги брату. Этой суммы вполне хватит на похороны, поминки, если Марина, жена брата, возьмет все в свои руки. (Она жалела Марину и по-прежнему не испытывала никакой жалости к себе.) Она не приедет на похороны, посчитав, что ее присутствие там будет лишним. Она всю жизнь была невидимой для отца, осталась так и неузнанной (как и он для нее), главное, что она все же успела сказать ему (ей хочется верить, что это были те слова): «Я здесь», а остальное – как уж вышло.
А брат, обидевшись на что-то (что?), добавил ее в черный список, заблокировал в соцсетях. Она снова глядела на эту знакомую конструкцию: «Пользователь ограничил круг лиц, которые могут ему написать».
Она улыбалась. Это какая-то общая для Талдома тема или общая для всего человечества? – гадала она и чувствовала, что все «это» не еще одна потеря в череде потерь, а приобретение, и сомневаться в этом она не позволит ни себе, ни кому-то другому.