Школа
Шрифт:
– Она твоя, парень, если ты не против, – не отрывая напряженного взгляда от поднимающейся корки кофе в джезве на плитке, равнодушно отозвался Хорхе. – Во всяком случае, с тех пор как Педро нет, никто на нее не претендовал.
Сердце радостно заколотилось и, мгновенно напрягшись, ноги уже изготовились бежать в комнату, к барабанам и тарелкам, но Берто приказал себе продолжить дружеское знакомство, оставив барабаны на потом.
– Тебе придется попотеть, прежде чем твоя комната примет нормальный вид, – кивком головы приглашая следовать за собой, посочувствовал
Хорхе поставил джезву на деревянную подставку и включил магнитофон, отправившись ополаскивать пепельницу.
Полулежа на зелени ковра, удобно пристроив под локоть ярко-желтую подушку, Берто, паря и улыбаясь, совершенно блаженно, бессмысленно слушал флойдовскую музыку – «Dogs of war» – песню о войне, о ненависти, с которой совсем не сочеталось ни его настроение, ни оживленные физиономии на немом телеэкране.
– Хорошо, я буду кофе, наливай, – беспрерывно улыбаясь, сказал он, когда вернулся Хорхе с мокрой сияющей пепельницей.
– Смотри, я не хочу, чтобы у тебя потом были проблемы, печень – это так неприятно, у моей тетушки из Панамы больная печень, – заметил Хорхе, по-турецки усаживаясь напротив Берто, аккуратно расставляя стаканы.
Берто беспечно махнул рукой, готовый рассмеяться просто так, не из-за чего.
– Подожди, не наливай! – вдруг не выдерживая, делая останавливающий жест ладонью, вскакивая. – Подожди, я только пойду, стукну пару раз и тогда – кофе, идет?..
Хорхе рассмеялся, согласно кивая.
Какие мысли теснились в голове и лезли вон, выливаясь в легком дрожании палочек, сжатых во влажных ладонях, когда, глядя на голубой квадрат окна, зеленоглазый мулат – тонкий и чуткий, как натянутая тетива лука, готовая взорваться полетом стрелы, несущей смерть или весть, – замер на кожаном сидении среди россыпи разнокалиберных барабанов и золота тарелок? Вот он дрогнул, нащупывая ритм, уже рождающийся в груди, в венах, в сердце, в этой новой комнате, новой жизни. Негромкий, четко различимый ритм бегущего под откос поезда, набегающей сильной волны, прозрачной зеленью обрушивающейся на берег, стремительно уносящей худого курчавого пацана с пляжей Барадеро в неизвестность зим, чужих лиц, языка, правил игры, в отчужденность лета, пахнущего пылью, раскаленным асфальтом, кожей такси.
Та-тата, та-тата, тата…
Короткие письма домой: трудности языка – учиться интересно – экзамены – мультипликация – «Мама, первый мультик будет посвящен тебе»…
Прилив и отлив, настигающая волна – прозрачный малахит – бегущий под откос поезд: вперед, вперед, что-то-будет-что-то-будет-что-то…
Хорхе со стаканом кофе в руке зашел в белую комнату, где по стенам шел, падал, замирая, желто-голубой московский снег, а за голубым окном капал теплый дождь.
– Слушай, а у тебя получается, – сказал он, плечом приваливаясь к дверному косяку, отпивая кофе, обжигаясь. – Педро сказал бы: «В кайф!»
Они выпили
– Кайф! – с удовольствием произнесла Лейла, закуривая очередную сигарету, ласково улыбаясь сияющей Аде. – Как я прикалываюсь к вашим с Микушей ссорам, ты бы знала. Всегда ясно, что все равно вы сто раз помиритесь и помрете вместе где-нибудь на тибетском перевале.
Лейла печально вздохнула, подперев щеку кулаком.
– А вот когда у меня ссора с очередным любимым, это значит – пора разбегаться. У меня по жизни все такие ссоры, в которых ну ни на пяточку любви, одна ненависть.
– Видела бы ты лицо Микки, когда последний раз он чуть не сломал мне руку! – обиделась Ада.
–Ну что ты, – замахала на нее руками Лейла, – вы такие зайки, не деретесь, а тискаетесь. А вот что было у нас с Кико неделю назад – я тебе скажу, если б не мое пузо…
Ада, наморщив лоб, попыталась было вспомнить что-нибудь кровь леденящее из их с Микки отношений, но тут в буфет вошла бледная грустная девушка в желтой майке и вытертых джинсах, с рюкзачком – «задницей», волочащимся за ручки по полу. Мгновенно перед Адским взором пронеслись красочные кадры ялтинской осени: профилакторские корпуса, мадера на разлив и кофе за столиками на набережной. Ада открыла рот, несколько мгновений не могла подобрать слов, а потом крикнула: «Саша!»
Так неожиданно скоро меняется жизнь. После всех переживаний и мытарств Саша сидела рядом с заботливо суетящейся Адой напротив теплых Лейлиных глаз, взволнованно поглощала бутерброды с сыром и колбасой (все исключительно из кожаной Лейлиной сумки), обжигалась вновь заказанным двойным кофе, благодарно улыбалась и в паузах рассказывала свою печальную историю непоступления.
– На сорок страниц рассказов и один короткометражный сценарий из жизни панков. Я была так уверена, что все это пройдет, потому и не дергалась, а тут еще появился этот Супер-Билли, и поступление временно отошло на второй план.
Ада с Лейлой понимающе заулыбались – закивали.
– Сначала я думала, что вызов на экзамены вот-вот придет, к тому же Супер-Билли сказал, что экзамены во ВГИКе могут быть когда угодно, даже зимой. Короче, я протянула время, потом поссорилась с Супер-Билли и решила все-таки ехать без вызова. И вот…
– Труба, нужно было связаться со мной, я бы все узнала на кафедре, – всплеснула руками Ада.– Ты же знаешь нашу хваленую советскую почту – твои работы могли просто не дойти!
Саша понурилась, ложечкой помешивая кофе.
– Подумаешь, нашли из-за чего обламываться, – ласково щурясь на греющее через стекло солнце, проворковала Лейла. – Не успела на экзамены! Лично я в жизни не была студенткой Школы и чувствую себя неплохо. Я сто раз снималась во всевозможных учебных фильмах половины операторского факультета, написала миллион рецензий для киноведов-иностранцев и сценарных заявок – для режиссеров. Вся проблема в том, чтобы найти себе здесь мужа, ну или просто парня с комнатой. Лучше, конечно, иностранца, потому что наши или бедные, или все пропивают.