Школа
Шрифт:
И с этими словами Микки галантно преподнес Саше туго забитый косяк.
– Не знаю, останусь ли я здесь, – заметила Саша, неумело раскуривая косяк, в смысле, наркотик. – Я тут никого не знаю, наверное, лучше сразу уехать после вас, вернуться домой и готовиться к следующему году. Меня ведь и вахтеры тут не пропускают. Сегодня такая рыженькая тетка забрала мой комсомольский билет.
– Ерунда, скоро ты все узнаешь, – смеясь над Сашиными манипуляциями с косяком, заверила Ада. – Ты куришь его как простую сигарету! А через вахту надо идти уверенно, говорить, что поступила на первый курс и студенческий еще не
Саша, притихнув, мотала на ус новые правила и премудрости.
– Может, я все-таки уеду.
– Посмотришь, – отвечала Ада, доставая из письменного стола бутылку водки. – Вместе с кайфом – улетно. Давайте, пока никого нет – за встречу.
Микки передал Аде дымящийся косяк, поднялся и ножом умело срезал водочную крышечку.
– Водка – это такая гадость, – сообщил он, разливая зелье по стаканам,– но иногда совершенно необходимо хорошенько надраться.
«Квины» щелкнули и смолкли. Несколько секунд стояла звенящая тишина, в течение которой Саша, не узнавая, смотрела на свое отражение в почерневшем окне. Ада подошла к магнитофону и, не глядя, поставила новую кассету.
– «I`ve gonna leave you», – с первых же аккордов безупречно отгадал Микки, лихо опрокидывая стакан водки и улыбаясь Саше. – Очень печальная песня о любви. «Baby, baby, I`ve gonna leave you» – ты понимаешь по-английски?
– Понимаю, – кивнула Саша, болезненно передергиваясь от водки, готовая расплакаться, рассмеяться или вылететь в окно вместе с дымом.
Открылась дверь, и в пронзительных гитарных пассажах появился длинный конопатый парень с огромным казаном в руках.
– Кальян! – пронзительнее Планта закричала Ада, взмахивая косяком, передавая его Саше. – Это Саша, знакомься, она будет тут жить, пока мы в Индии.
Саше понравилось, как галантно Кальян сложился вдвое, чтобы пожать ей руку и повторить свое имя: «Кальян, очень приятно». С ним хотелось быть откровенной, тем более что в пальцах снова дымился свежий косяк, пахнущий лесным летним костром.
– Не знаю, останусь ли я, бейби, бейби, я все-таки уеду, уйду, оставлю тебя, так нужно – печальная песнь о любви. Я никого здесь не знаю, видишь ли, Безобразная Эльза сцапала на вахте мой комсомольский билет – краснокожую книжицу – правда, у меня еще есть профсоюзный, я ведь полкурса проучилась на инязе, ты знаешь? Но все равно – лучше просто никуда не выходить из общежития, свернуться калачиком и плакать. Ты-то хоть понимаешь по-английски? Могу перевести вот эту строчку: «Бэйби, бэйби, я уйду, уеду, оставлю тебя» – или что-то в этом роде.
Оказалось, однако, что ничего подобного Саша не говорила, или говорила, но совершенно беззвучно, и смотрела в прозрачность нового стакана водки, в то время как Кальян расхваливал свой анашинный плов, Ада гремела тарелками, а Микки улыбался, повторяя темными губами: «Baby, baby, I`ve gonna leave you» и тряс блестящими кольцами волос, и играл на невидимой гитаре соло не хуже Джимми Пейджа, а от паров волшебного плова все стало медленно и плавно перемещаться к потолку, правее люстры.
Весело и странно было наблюдать, как в розовом отсвете люстрового плафона Ада, хохоча, бултыхается,
– Вот не думала, что все будет так здорово, так весело. Я уже думала, что уеду, уйду, оставлю этот город, потому что, бэйби, печальна песнь о любви и никого, а главное, на вахте – опоздала, Супер-Билли.
Возникло откуда-то лицо кавказской национальности – нос, глаза и все прочее, да в белом воротнике, с пером берет и шпага – и сразу принялся щелкать пальцами, как кастаньетами, перед Сашиным лицом:
– Бить или не бить? Вот, понимаешь, в чем вопрос!
– Ха-ха-ха! – покатилась со смеху Саша, а за ней и все трое там, наверху.
– Вернись! Вернись!
– Нет уж, я уйду, уеду, оставлю тебя, потому что…
Лицо обиделось, это точно, а все держались за животики, не остановишь.
– Жорик, не обижайся…
– Ах, так тебя зовут Жорик, а то я все «лицо» да «лицо». И на что же ты обиделся? Ужасно все печально, но ведь никто никогда не желает обидеть.
Жорик исчез, а вместо него появился грациозный молодой человек с зализанными назад волосами, звонко хохочущий.
– Ах, вот как – Жорик и «Гамлет»! Умора, ха-ха-ха!
– Кто там упал из окна? Чушь это, сердцем чую, что кто-то его…
– Кофе! Кофе!
Горячий и крепкий.
– Я три ложки сахара положила, хватит?
–Хватит, спасибо. Как это там: «Скажи мне что-нибудь по-немецки» – «Ich liebe dir» – «Не «dir», а «dich» – «А теперь посмотрим, как эти придурки в Школу пойдут».
– Да я убью его, лядова пидараста!
– А-а! Спасите, помогите!
– Вспомнила! Плагиат, граждане, это же веселое чаепитие из «Мери Поппинс»!..
Микки, гремя, порылся в кассетах и поставил негромкого Криса Ри. Ада выключила из розетки закипевший электрочайник и, радостно скалясь, с глазами по ту сторону васильковых полей, наклонилась над Сашей:
– Вернись, вернись! Кофе. Я три ложки сахара положила, хватит?
– Хватит, спасибо.
Горячий и крепкий. Обжигающий.
– Сколько можно пить кофе? Готова поспорить, что все это уже было – эпизод с кофе.
– Труба. Мы не пили кофе с тех пор, как Кальян притащил свой плов. Что, улетела?
Стало совершенно ясно, что время материально и состоит из кубиков: кубик вперед, кубик назад – перестановочка. Нужно поставить каждый точно на место, тогда получится какой-нибудь рисунок – хрюшка или зайчик.
– Значит, мы еще не пили кофе, только что? А что там с Жориком и таким зализой?
– Облом, Жорик так обиделся, труба как неудобно. Нужно было остановить его, Микки!
– Да, но, Ад, зачем смеяться над его акцент, я тоже имею акцент, а он старался, это его любимая роль.
– А Антоша! Один «паровозик», и он уже полез признаваться в любви Кальяну.
– Да я убью его, лядова пидараста! – взревел Кальян, вскакивая и снова садясь.
Саша слушала, как кубики медленно встают на свои места.