Школьная осень
Шрифт:
— При том, что у жены Ожогина девичья фамилия Лейдер, — пояснил подполковник. — Не понятно, Вень? Он зять областного прокурора. Поэтому я к нему с просьбой не пойду. И сомневаюсь, что Георгич к нему пойдёт. Несмотря ни на что.
— Как же так? — возмутился Шишкин. — Здесь же реально Ожогин «дело шьёт»? Там нет состава 102-й! Максимум — 105-я. Да и то натянуто.
Красавин вздохнул.
— Ожогин наверх лезет, понимаешь? Он сейчас кто? Следователь городской прокуратуры. Ему показатели нужны, чтобы в областную прокуратуру перевестись. В районе убийство, как преступление, слава
— Олег Иванович! — взмолился Шишкин. — А если к его начальнику? К городскому прокурору Белкину сходить поговорить?
Красавин тяжело вздохнул, достал из кармана сигареты. Ловко вышиб из пачки одну, сунул в рот, прикурил. Потом опомнился, протянул пачку Шишкину. Тот отрицательно качнул головой.
Подполковник подошел к окну, открыл створку.
— Ты же знаешь, какие у нас сейчас отношения с прокурорскими, — задумчиво сказал он. — Белкин нас на дух не переносит. А областной, Лейдер, это уровень генерала. Сомневаюсь, что Воронцов к генералу с просьбой насчет Киселевой пойдет. Хотя, если обыграть в нужном ключе, мол, заслуженный сотрудник, всё такое… Может, и пойдет. Но весь вопрос — пойдет ли генерал к Лейдеру даже из-за заслуженного, но всё же пенсионера?
Шишкин молчал. Красавин посмотрел на него, ожесточенно затушил окурок в пепельнице.
— Георгичу я в любом случае доложу, — сказал он. — А ты тоже подумай, помозгуй. Может, у кого-то из твоих подходы к этому Ожогину имеются. Может, кто-то с ним водку пьянствовал, безобразия вместе нарушал, на рыбалку ездил, в бане парился, наконец! Озадачь ребят, поспрошай!
— Поспрошаю, — с некоторой тоской сказал Шишкин. — Только это вряд ли. Кто мои пацаны, и кто он?
Он встал:
— Я пойду, Иваныч?
— Иди, иди, Вень Венич! Будем думать…
У двери Шишкин обернулся и сказал:
— А пока мы думаем, бабка в КПЗ сидит, клопов кормит…
Следственный изолятор
Сутки назад
— Получите, распишитесь! — конвойный толкнул Марию Гавриловну кулаком в спину между лопаток, продвигая её вперед, в комнату приема арестованных.
В комнате за пустым столом сидел контролёр — старший сержант-сверхсрочник внутренних войск, характерный представитель коренных народов среднеазиатского региона. Кроме него были еще две женщины, тоже контролёры, сержанты внутренних войск, сотрудники СИЗО. Конвойный бросил на стол папку, дело арестованной и вышел.
Контролёр за столом улыбнулся, растягивая и без того узкие глаза, раскрыл дело.
— Так, Киселева Мария Гавриловна 1911 года рождения, — прочел он с едва заметным акцентом, поднял на неё глаза, цыкнул. — Ай-яй-яй! Ну, ни фига себе! У них там, что, ошибка, наверное? Писать грамотно разучились? У тебя какой год рождения, тётка?
Мария Гавриловна скривилась:
— Всё там правильно написано. Здоровый образ жизни. Слышал про такой? И еще учти, гражданин старший сержант, что я отношусь
— Да мне пофиг! — засмеялся азиат. — У нас тут и генералы раком стояли! И ты встанешь.
— Ну, ну, — критически хмыкнула тётя Маша. — Еще посмотрим, кто встанет. Начальник оперчасти Коля Сизов здесь?
— Николай Николаевич ушел на пенсию еще три года назад, — буркнула в ответ стоявшая за спиной контролёрша с резиновой палкой. — Вставай мордой к стене, руками упереться, ноги на ширину плеч!
— А этот будет на меня таращиться? — поинтересовалась Мария Гавриловна, вставая лицом к стене. — Как же приказы, инструкции?
— Встала, блин! — вызверилась контролерша, вроде несильно перетягивая палкой её вдоль спины. — Поговори еще!
Тем не менее, от этого удара Киселева аж выгнулась назад дугой, застонала.
— Поговорим, — сквозь зубы пообещала она. — Вот завтра на допрос к прокурору съезжу, после него и поговорим!
И тут же получила палкой по ногам.
— Раздевайся!
После унизительного досмотра-обыска (старший сержант так и не вышел, падла!), когда обе бабы-контролёрши не побрезговали осмотреть её даже «там», прощупали все швы на одежде, одна из сотрудниц почесала затылок:
— Куда ж её определять-то?
— В сорок третью ведите! — буркнул старший сержант. — До завтра там посидит, а потом определимся.
— Нельзя её туда, — заметила сотрудница. — Она ж «б/с».
— Нету у меня бабских «красных» камер, — развел руками контролер. — Уже год, как нет. До утра посидит, ничего с ней не случится!
— А если случится? — продолжала настаивать сотрудница.
— Да и хрен с ней, — отмахнулся контролер.
— Ну, смотри, — пожала плечами сотрудница. — С тебя спрос будет…
Тяжелая обитая металлом дверь с лязгом захлопнулась за её спиной. В лицо пахнуло давно забытой вонью из смеси табака, немытого тела и химии, которой в СИЗО периодически обеззараживали помещения, нары, обрабатывали одежду.
Мария Гавриловна с кривой ухмылкой огляделась вокруг. Камера-квадрат размером 4 на 4, три двухъярусные кровати. Точнее, даже не кровати, а сбитые из досок нары-стеллажи. Впрочем, надо отдать должное неизвестным умельцам — нары были сбиты добротно и даже красиво выглядели. Отполированы, обработаны лаком и затейливой резьбой. Прямо художественное произведение, а не лежанка для зэков!
Посередине, между нарами стояли, едва умещаясь, узкий стол и три табурета. Слева от двери — унитаз-параша и железная проржавевшая раковина с краном.
В камере обитали семь человек, семь женщин разного возраста. Самой молодой, обитавшей у входа на втором «этаже», наверное, едва исполнилось 16. Самой старой, кроме тети Маши, сидела прямо у двери бабка примерно её возраста, лет под 70. Сейчас они все сидели на нарах, кто внизу, кто вверху, свесив ноги, и выжидающе смотрели на «новенькую». Только одна, сидевшая за столом, невысокая толстая бабища с неприятным рябым лицом и свернутым набок носом, как только тётю Машу втолкнули в камеру, вскочила и заорала хриплым голосом: