Шкуро: Под знаком волка
Шрифт:
— Антон Михайлович, ты ведь уже лучше меня знаешь как.
На марше Шкуро, по обыкновению, ехал чуть впереди штаба. Обдумывал, как вести себя в первом генеральском бою. Самому вперед и рубиться? Решил так, чтобы победить, чтобы красные бежали и сдавались. Может быть, для этого хватит его приказа и имени. Не хватит — сам поведет в атаку. Когда брали Баталпашинскую в сентябре, он сам вел конников в обход, вброд через Кубань — тогда наступали с левого берега.
Подходили к станице в сумерках. Навстречу шли беженцы с коровами, овцами… Далее — несколько подвод с узлами, с детьми. Остановили одного старика, расспросили — тот сказал,
Скудные огоньки сверкнули впереди. Редкие выстрели. Подъехал последний разъезд хорунжего Первакова.
— Станица свободна, ваше превосходительство.
— А кто стрелял сейчас?
— Наши казаки по нашему разъезду — думали, что красные в тыл зашли. Одни — на мост и за Кубань, другие — огонь по нам. Потом разобрались.
— Тогда торжественно вступаем в Баталпашинскую. Ночной праздник. Оркестр играл марш. До центра ехали парадным строем. На улицы высыпали встречающие. Кричали «ура!». На площади встретил полковник Косякин со своими казаками.
— Ваше превосходительство! — докладывал он. — В течение дня мы защищали станицу. К вечеру проявилось громадное превосходство противника. Султан-Гирей со своими черкесами отступил за реку в Дударуковский аул. Я был вынужден дать приказ готовиться к отступлению. Теперь мы сдадим станицу.
— Теперь будем наступать, полковник. — Шкуро спешился, передал поводья ординарцу, пожал Косякину руку. — Спасибо за службу, за упорство в обороне. А то ж казаки не любят обороняться.
— Свои дома защищаем, ваше превосходительство.
— То-то, что свои. Я назначен командующим всех войск правого флан-корпуса. Вы в моем подчинении. Занимайте оборону в восточной окраине станицы. Приказ сейчас будет подготовлен и разослан и Слащову, и Султан-Гирею.
Приказ готовил Шифнер. Шкуро, довольный тем, что удалось избежать ночного боя, приказал адъютанту Акоеву обеспечить ужин быстрый, обильный и веселый. В считанные минуты в знакомом станичном правлении запахло жареным мясом, зазвенели походные котелки, тарелки, кружки, полилось вино.
— Где Рождество будем встречать, господа офицеры? Времени мало осталось. До Москвы не успеем дойти.
Дружно хохотали — до Рождества три дня.
— В нашей станице, Андрей Григорьевич, — предложил Косякин. — У нас и храм в порядке, и священник на месте, и хор.
Шифнер подошел к ужину с некоторым опозданием: готовил приказ и рассылал. Ему, конечно, налили, положили на тарелку добрый кусок мяса. Услышав, о чем говорят, он поддержал атамана отдела, расхваливавшего свою станицу:
— Знаменитая станица. Скоро будет сто лет, как ее основали донские казаки с Хопра.
— Точно, — подтвердил Косякин. — Тогда они четыре станицы сразу поставили: нашу, Беломечетинскую, Невинномысскую и Барсуковскую.
— Но вот название, — заметил Шифнер, — не очень.
— А что название? — заспорил Косякин. — Какой-то хутор здесь был Батал-паш или Бал-паш.
— Насчет хутора не знаю, — объяснял всезнающий начальник штаба, а вот о Батал-паше знаю. Вел турецкие войска, и был на этом месте в 1790 году
— И все-то ты знаешь, Антон Михайлович, — добродушно сказал Шкуро. — Может, знаешь, какие станицы вашими именами назовут?
Мирный застольный разговор прервал Колков — командир конвойной сотни выходил проверить охранение и вернулся озабоченный:
— Андрей Григорьич! Непорядок в станице!
— Что еще такое? — возмутился генерал. — Если непорядок — действуй. На то ты мой офицер.
— Действия такие, что надо бы ваш приказ. Дезертиры бегут через мост на тот берег.
— От меня бегут? Я пришел их защищать, а они бегут? Быстро мне хорошего коня — мой Орлик пусть отдыхает. И конвой человек пять.
Въехали в черную ночь, лишь кое-где подкрашенную слабыми пятнами света. Рысью доскакали до моста. Несколько темных фигур шевелились над журчащим провалом реки. Кто-то сбивчиво объяснял: «Да мы ж свои, баталпашинские; у меня дело на той стороне..».
— У кого там дело? — крякнул Шкуро, и копыта его лошади застучали по доскам моста.
Несколько фигур побежали в бесконечную темь левого берега. Генерал догнал их и беспощадно хлестал нагайкой, стараясь попасть по лицу, по шее. Кто-то кричал от боли, а один громко воскликнул:
— Верно, це батько Шкуро приихав, раз ругается и бьется.
Хорошо, что удалось избежать ночного боя, все равно он должен выиграть первый генеральский бой. Поднялся Шкуро затемно, исполненный заботами: своих — только волчья сотня Колкина, черкесы бежали на левый берег, Слащов свои позиции не бросит, но и вперед не полезет. Сам старайся, генерал-майор Шкуро.
Приказав привести пленного пограмотнее, Шкуро допрашивал его в канцелярии станичного правления. Вызвал сюда Косякина, Колкина, Шифнера, адъютантов. Спросил Косякина, почему решили, что этот измученный, не спавший и не евший человек в грязной шинели грамотнее других. Тот сказал, что перед ними, наверное, командир или комиссар: вел своих в атаку и кричал: «Бей контру!»
— Ты командир? — спросил Шкуро.
— Стреляйте, вешайте, мучайте, — прохрипел тот, сверкая сумасшедшими глазами.
— Если просишь, то так и сделаем. Только сначала скажи, какие части наступают на станицу. Не ты, так другой скажет. Сами по документам узнаем.
— Первая дивизия Одиннадцатой армии бьет вас! Командарм Левандовский [48] , комдив Федько.
— А ты кто?
— Комроты.
— Фамилия?
— Не надо тебе ничего обо мне знать. Так убивай.
48
Левандовский Михаил Карлович (1890–1937) — участник 1-й мировой войны. В 1918–1920 гг. состоял в партии эсеров. В 1918 г. — наркомвоеном Терской советской республики, командовал Владикавказско-Грозненской группой войск. В 1919–1921 гг. — командовал 11-й армией; кавалерийской и Кубанской стрелковой дивизиями, Терской группой войск. В 1924–1925 гг. — командующий войсками Туркестанского фронта и Кавказской Краснознаменной армии. В 1928–1929 гг. занимал различные командные должности, в 1934–1937 гг. — член Военного совета при НКО СССР. С 1935 г. — командарм 2-го ранга. Был награжден орденами Ленина и Красного Знамени.