Шлюпка
Шрифт:
— Мистер Блейк, ключ при вас?
Чтобы не быть застигнутой на месте — их миссия, судя по всему, близилась к завершению, — я поспешила наверх. Кажется, эта дверь вела в бронированное хранилище, куда уже была сдана шкатулка, в которой лежали мои кольца, фамильные часы Генри и еще колье, купленное им для меня в Лондоне. Когда впоследствии Пенелопа Камберленд шепнула мне о двух сундуках, набитых золотом, я поняла, что это не выдумка.
Генри больше моего интересовался другими пассажирами, но проявлял ко мне такое внимание, что моя потребность в общении (прямо скажем, невысокая) была целиком и полностью удовлетворена. Скажи я хоть слово — и он бы перестал допоздна просиживать за игрой в карты или вести беседы о политике в курительном салоне, но я не возражала. Мне даже нравилось перед сном побыть одной, расчесать на ночь волосы, разостлать постель и дожидаться мужа. Любуясь лунной дорожкой,
Деловые партнеры, обманувшие моего отца, фактически оборвали его жизнь. Лишившись патентов, на которых держался его бизнес (под них же были заложены конторские помещения и наш дом), он застрелился. На кого отец покинул жену с двумя дочерьми? У мамы опустились руки, она перестала за собой следить и, выходя время от времени в магазин, распугивала своим видом даже малолетних попрошаек, которые прятались в канаву и указывали на нее пальцами. Моя сестра Миранда, наоборот, засучила рукава и нашла место гувернантки, а потом стала уговаривать и меня последовать ее примеру, но я воспротивилась. Очевидно, во мне заговорили мамина покорность, которая требовала, чтобы я сидела сложа руки в ожидании чуда, и одновременно решимость Миранды — вполне возможно, та самая решимость, которая заставила моего отца пустить себе пулю в лоб, лишь бы не знать унижения бедностью, а вывод отсюда один: наши лучшие качества под другим углом зрения видятся худшими. Как бы то ни было, во мне определенная фамильная черта проявилась иначе, нежели в моей сестре; не скрою, в детстве мать нередко называла меня упрямицей. Миранда после отцовских похорон тут же кинулась вспоминать арифметику и французский, а потом умчалась в Чикаго, откуда присылала удручающие, на мой взгляд, письма о детском распорядке дня и успехах своих подопечных в учебе. Нет, скорее всего, никакой решимости во мне не было. Скорее всего, я была неисправимой мечтательницей, как наша мама, и только по счастливой случайности избежала безумия, обретя ту любовь и защищенность, которой так жаждало ее сердце.
Когда мы с Генри садились на пароход, отплывающий в Лондон, наследник Австро-Венгерского трона эрцгерцог Фердинанд был убит сербскими националистами во время посещения столицы Боснии, а когда Австро-Венгрия в ответ стала угрожать Сербии войной, нам посоветовали не задерживаться за океаном и как можно быстрее вернуться в Нью-Йорк. Большинство пассажиров «Императрицы Александры» бросились за билетами в последний момент, желая немедленно покинуть Европу, и этим усиливалось ощущение, что какая-то всесокрушающая сила сжимает нас в безжалостных тисках. Из-за больших маневров, которые разворачивались на европейском континенте, наше обратное путешествие с самого начала подернулось тягостным налетом горечи, что лишь подчеркивало разительный контраст между роскошью этого круиза и моими совсем недавними беспросветными невзгодами. Капитан регулярно получал радиограммы и оглашал их общее содержание за столом, вызывая оживление среди приглашенных мужчин, которым нравилось демонстрировать перед дамами свое компетентное мнение о текущих событиях. Мы с Пенелопой Камберленд прислушивались к разговорам наших мужей, однако беседовали в основном между собой, не решаясь при них обсуждать вопросы, в которых мало что смыслили. Узнав, что вместе с эрцгерцогом была убита его супруга Софи — притом она ждала ребенка, а пуля угодила ей прямо в живот, — мы с Пенелопой ужаснулись. Теперь-то, решили мы, и у нас есть полное право выразить свое мнение вслух: в кои-то веки женщина фигурировала в политических событиях мирового масштаба. Но разговор вскоре вернулся к захватам территорий и объявлениям войны, которые следовали с удручающей регулярностью.
— Надо же, один убитый герцог — и столько неприятностей! — шепнула я Пенелопе.
— Эрцгерцог! — поправила Пенелопа, и мы не удержались от смеха.
Но в основном наши с ней разговоры вертелись вокруг свадебных дел (она ведь тоже совсем недавно вышла замуж), и, отдавая себе отчет в легковесности этой болтовни на фоне бурлящих вокруг серьезных дискуссий, мы сошлись во мнении, что мир стал бы гораздо лучше, если бы людей больше волновали свадьбы, а не войны.
Мы довольно быстро сдружились, и как-то раз Пенелопа наклонилась ко мне ближе, чем обычно, и тихо спросила:
— Тебе, наверное, любопытно узнать, почему нас с мистером Камберлендом не сразу
Разумеется, я сгорала от любопытства, но не подала виду.
— Мой муж служит в крупнейшем британском банке, — продолжала она, — и сопровождает в Нью-Йорк большой груз золота.
Она рассказала, что ее муж всегда носит на поясе особый ключ, и, поскольку ему приходится постоянно поддерживать связь не только со своими подчиненными, но и с капитаном, они просто нашли благовидный предлог для общения, чтобы у пассажиров не возникало лишних вопросов.
— Естественно, это связано с войной, — доверительно прошептала она.
Генри попросил меня взять Пенелопу под свою опеку. Его банк планировал завязать деловые отношения с банком, в котором служил ее муж. А еще раньше он говорил, что его коллеги-банкиры внимательно следят за развитием событий в Европе, поскольку война всегда приносит огромные прибыли.
После этого мое отношение к Пенелопе, можно сказать, потеплело; я-то уже утвердилась в своем новом качестве, а она еще робела, и мне пришлось ее убеждать, что она, как никто другой, достойна сидеть за капитанским столом. Я просветила ее в вопросах этикета. Одолжила ей пару своих новых платьев, научила элегантно шуршать юбками, держать спину и смотреть поверх голов. Посоветовала в затруднительных ситуациях улыбаться и смеяться (только не в голос); капитан тоже внес свою лепту — он закрепил за ней право преимущественного входа в ресторан, как будто и не рассматривал для нее других возможностей.
— Даже если в глубине души ты в это не веришь — притворяйся, — твердила я.
На «Императрице Александре» у нас с Генри впервые произошла ссора. Он успел мне внушить, что родители знают истинную причину расторжения его помолвки с Фелисити Клоуз, а когда я интересовалась подробностями, всякий раз отвечал: «Им все известно» или «Как я могу жениться на Фелисити, если не испытываю к ней никаких чувств? Это было бы непорядочно по отношению к ней — я прямо так и сказал», но в конце концов выяснилось, что он просто-напросто умолчал о моем существовании.
— Что будет, когда мы вернемся в Нью-Йорк? — Я желала прояснить ситуацию до конца. — Как ты меня представишь? Надо немедленно известить твоих родителей!
— На устройство всех дел мне потребуется несколько дней, но родителям я хочу сказать лично, — не сдавался Генри. — А кроме того, я еще должен подыскать для нас дом, но тебе не о чем беспокоиться. Мебель и шторы выберешь по своему вкусу.
Он забрасывал наживку, как рыбак, вознамерившийся приманить глупую молодь, но я не клюнула.
— А мне что прикажешь делать? Где я буду жить?
— Разве ты не можешь некоторое время пожить у мамы? По-моему, это вполне естественно.
— Она уехала к своей сестре в Филадельфию. И вообще, я хочу жить с тобой!
Приобняв меня за плечо, Генри нежно прошептал: «Любимая моя» — и так раза три-четыре, но я стряхнула его руку.
— Ты просто меня стыдишься! — воскликнула я, холодея от глубинного смысла его слов.
Потеряв надежду меня разубедить, Генри со скрипом дал согласие в тот же день пойти в радиорубку и отправить своей матери радиограмму о том, что он возвращается в Америку с женой. Тогда я еще не до конца понимала всю важность этого шага: не отправь Генри такое сообщение (а у меня не было ни малейшей уверенности, что оно ушло), мне вряд ли удалось бы доказать факт нашего брака, потому что свидетельство покоилось на дне морском вместе с Генри. Разумеется, лондонский чиновник сделал соответствующую запись в своем реестре, но магистрат находился в чужом государстве, которое к тому же погрязло в войне.
Мы с Пенелопой дружно пришли к мысли, что мир становится все шире и опаснее, втягивая нас в дела тех стран, о которых мы прежде слыхом не слыхивали. Теперь, когда я пишу эти строки, мне понятно и другое: насколько опасен мир, который замыкается сам в себе, сужаясь до размеров щепки; а во время наших океанских скитаний я долгими часами размышляла, доведется ли мне увидеть мир оптимального размера, где не нарушается равновесие сторон, где потрясения не бьют через край, где я буду в безопасности. В детстве я верила, что наша семья надежно застрахована от всех бед, а потом мой отец разорился и пустил себе пулю в лоб. Мать, увидев на вощеном полу густое кровавое пятно, выронила стопку белья с только что вышитым вензелем — и в одночасье лишилась рассудка. Поначалу «Императрица Александра» тоже виделась мне надежной. На какой-то наивный миг я получила все, что хотела, и даже больше, но на поверку и это оказалось лишь приятной иллюзией. Я спрашивала себя, может ли человек надеяться хоть на что-нибудь, кроме иллюзорного везенья, ведь мой опыт подсказывал, что этот мир в основе своей смертельно опасен. Этот урок я усвоила на всю жизнь.