Шок от падения
Шрифт:
Джейкоб саданул кулаком по столу так, что задребезжали груды грязных тарелок и ножи с вилками попадали на грязный линолеум.
— Ты даже не слушаешь. Ты никогда не слушаешь.
— Я просто…
— Да что с тобой такое?
— Ничего.
— Тогда выслушай меня.
— Извини…
— Она им ничего не сказала, потому что ей было неловко, и она боялась, что им тоже будет неловко. А им вообще плевать. Она сидит, уставившись в стену или в окно, а в это время они делают все, что им вздумается.
Он
Я хотел хорошенько его встряхнуть. Хотел ему напомнить, что когда-то он все равно должен будет ее оставить, что это была его идея — снять квартиру на двоих. Он не может бросить меня сейчас.
Но я этого не сделал. Я слушал, как кипит чайник. Наблюдал, как пар конденсируется на обоях и стекает по стене. Я чувствовал на себе взгляд Джейкоба. Однажды он уже смотрел на меня так.
Правда № 3
Мы почти не разговаривали.
Он не из тех, кто говорит о таких вещах, как мать или брат, или о всяких там душевных переживаниях. Он не станет сидеть, сгорбившись, за пишущей машинкой, марая бумагу своими семейными секретами.
Мы сидели в моей спальне. Мы поставили какой-то диск, и я не помню, что мы слушали, а только то, что его все время заедало, и наконец Джейкоб его выключил. Мы были укурены, я помню.
Джейкоб добывал у Хамеда отличную траву, и мы использовали уже не самодельную бутылку, а высокий стеклянный бонг, который купили на рынке Сент-Никс на новоселье.
Теперь я почти не курю, но в то время у меня уходило примерно пол-унции в неделю. Дениз Лавелл считает, что это многое объясняет. Когда я рассказал ей о картинках, которые тогда рисовал, и как я при этом чувствовал, что мои руки движутся сами по себе, она сказала, что, скорее всего, я уже тогда был психом, просто в то время этого никто не знал.
Джейкоб бубнил что-то неразборчивое. Что-то про свою мать и про то, как ее причесали.
Он держал мою подушку, прижимая ее к себе.
Передо мной лежал блокнот, и я смотрел, как карандаш движется по бумаге.
Я даже не знал, что конкретно я рисую, просто рисунок появлялся у меня на глазах. В середине была коробка, но не плоская, а трехмерная, как на той открытке, которую я нарисовал для Саймона много лет назад.
— Прекрати.
Из нее тянулись трубы, похожие на щупальца, которые соединяли ее с другими коробками, поменьше. Скорее не коробками, а цилиндрами.
— Что ты делаешь, ты можешь сказать?
Они образовывали кольцо вокруг центра. Другие трубы, в свою очередь, соединяли их со вторым кольцом цилиндров, а потом с третьим.
Он вырвал у меня блокнот.
— Это идиотизм! Хватит уже!
Это был не единственный такой рисунок. Я рисовал эту картину раз за разом. Наверное, я целыми днями этим занимался.
Джейкоб
— Это мое, — сказал я.
— Чувак, ты уже не соображаешь, что делаешь.
— Это был мой блокнот.
— Давай займемся чем-нибудь еще. Поиграем в приставку, к примеру.
Я встал и пошел к дальней стене. Я не водил ручкой, я просто следил, как она движется.
— Мы потеряем залог, — напомнил он.
— Я не собираюсь никуда уезжать.
— Пожалуйста…
— Ну что тебе от меня нужно? Не видишь, я занят? Занят!
Я сорвался на крик. Не нарочно, просто так получилось. Он, похоже, испугался, и тогда мне стало стыдно. Я отвернулся к стене и смотрел, как передо мной материализуется очередной цилиндр.
— Извини. Просто я занят. Мне надо кое-что доделать.
Сквозь открытое окно долетал шум уличного движения и еще какой-то звук, которого я не мог разобрать. Джейкоб выкурил две сигареты, прежде чем снова заговорил.
— Помнишь школу? — спросил он наконец. Он говорил так тихо, словно боялся, что память его подслушает и сбежит. — Первый день, когда ты одолжил мне свой галстук?
Ручка выскользнула у меня из пальцев и упала на ковер.
— Это было очень давно.
— Да, но я никогда не забуду.
Я дал ему галстук, и он обернул его вокруг воротника, а потом беспомощно посмотрел на меня.
Даже не глядя на него, я знал, что он сейчас смотрит на меня точно так же. Я передвигаю память, как мебель, но все равно прихожу к одному и тому же. Ему был нужен не только галстук. Ему был нужен я, чтобы его завязать.
Мы с моей болезнью эгоистичны. Мы думаем только о себе. Мы преобразуем мир вокруг нас в сообщения, в тайные послания, звучащие только для нас.
В последний раз я позаботился о ком-то кроме себя.
— Все нормально, — сказал я. — Ничего не поделаешь.
Джейкоб не мог остаться, было бы нечестно, если бы я стал на него давить.
— Прости, Мэтт.
Я не плакал. Он никогда не видел моих слез. Но я был на грани.
— Тебе надо заботиться о маме, — сказал я. — Ей без тебя плохо.
Я связал нас с Джейкобом в аккуратный узел. Разрешил ему съехать. Он сказал, что будет заходить.
Думаю, теперь мы с ним друзья.
Тук
ТУКТУКТУК
МЕРТВАЯ ПТИЦА. Она валяется на земле у желтых помойных ящиков, и от этого мне немного не по себе.
Я сначала ее не заметил, потому что озирался по сторонам на случай, если Дениз в своей машине прячется за углом и мне придется убегать. У меня кончились сигареты, и я курил ментоловые, из бабушкиной заначки. Поэтому я заметил мертвую птицу, только когда выкинул на землю окурок и собирался на него наступить.