Шок от падения
Шрифт:
— Что случилось?
— Ничего.
— Мэтью, милый. У тебя все штаны в грязи.
— Где?
— Сверху. Вот здесь.
— Я порезал палец.
— Дай я посмотрю.
— Мне надо идти, ба. Я опаздываю.
— Ты даже пластырем не залепил. — Она поставила на землю пакеты и начала рыться в сумочке. — У меня здесь где-то был. Никогда не знаешь…
— Пожалуйста, не суетись.
— Я не суечусь. Вот, нашла. Дай…
Она потянулась за моей рукой, я отпрянул.
— Я серьезно. У меня дела. Я не могу
— Да. Конечно. Конечно, дорогой. Извини.
Кажется, бабушка Ну немного обиделась. Она положила пластырь обратно в сумочку и защелкнула застежку. Она начала что-то говорить, но я захлопнул дверь.
Я подсматривал за ней в замочную скважину.
Мне показалось, что бабушка огорчилась и расстроилась, но она не стала стучать еще раз. Она даже руку подняла, но не постучала. Просто взяла пакеты из «Теско» и исчезла. Бабушка Ну никому не станет себя навязывать, как бы ей этого ни хотелось.
Ха.
Она как вампир. Вы должны сами пригласить ее в дом.
Я скажу ей это, когда увижу в следующий раз. Ей понравится. Она приезжает раз в две недели, по четвергам, но сегодня не мой день. Придется приберечь шутку про вампира до следующей недели. Я нечасто придумываю шутки, ей должно понравиться.
А вот что ей определенно НЕ ПОНРАВИТСЯ, так это мое нынешнее поведение. Что я отлыниваю от дневного центра, не отвечаю на письма Дениз Лавелл и не принимаю лекарство. И честно говоря, из-за этого я чувствую себя немного виноватым. Если бы не бабушка Ну, я бы на все наплевал, но когда кто-то беспокоится о тебе так сильно, как она, то нехорошо заставлять их волноваться. Она будет огорчена и расстроена, в точности как тогда.
Это называется генограмма.
Врачи обычно рисуют фамильное дерево. Так им легче понять, какая из ветвей приносит гнилые плоды.
В рамочке — это я, машу вам рукой. Я мужского пола, поэтому я нарисован в квадратике. И поскольку это моя генограмма, мой квадратик обведен жирной чертой. Саймон рядом со мной, и он тоже в квадратике, но перечеркнут крестом: это значит, что он уже умер.
Выше на этой ветви, слева от меня, — мой отец.
Привет, пап.
Рядом с папой — дядя Стью, он умер от рака поджелудочной железы, когда ему было 38 лет. Все говорят, очень жаль. Все говорят, такой молодой. Все говорят, такова наша жизнь. Еще выше располагаются папины родители — два креста. У папы в роду все умерли.
Мама в кружочке, и с ее стороны чуть больше жизни. Рядом с ней тетя Жаклин, потом тетя Мел, которая замужем — обозначено горизонтальной чертой — за дядей Брайаном. У них трое сыновей — моих двоюродных братьев: Сэм, Питер и Аарон.
Видите, он не зачеркнут.
Выше бабушка Ну и дедушка. А на самом верху прабабушка и прадедушка. Они умерли один за другим в течение месяца, когда я был еще совсем маленький. Где-то есть фотография, на которой они держат меня на руках и дедушка состроил смешную гримасу, потому что я наложил в штаны.
Если вы уже освоились на дереве, теперь можно оглядеться по сторонам. Это дерево похоже на миллионы других, но мы пока так и не нашли гнилой плод, поэтому спускаться рано.
— Это газировка?
Я заглянул в один из пластиковых пакетов, которые бабушка Ну оставила у моей двери. Она уже дошла почти до самого конца коридора и поворачивала на лестницу. Бабушка остановилась и обернулась ко мне.
— Там всего понемножку, — сказала она. — Обязательно съешь овощи.
Я припал к бутылке с кока-колой: с самого утра у меня во рту не было ни капли.
— Не буду мешать тебе, милый.
— Помнишь, я жил у вас с дедушкой? Ну, еще когда был маленький. После того как… Как Саймон…
— Конечно, помню. А почему ты спрашиваешь?
— Дедушка брал меня на свой участок, чтобы я не путался у тебя под ногами. Ты помнишь?
Она снова вернулась к двери, но я по-прежнему не приглашал ее войти.
— Мэтью, да от тебя остались одни глаза. Ты выглядишь очень усталым.
— Дедушка помогал мне поднимать тяжелые бетонные плитки, чтобы я мог посмотреть на муравьев.
Бабушка улыбнулась.
— Он говорил, тебе это нравилось. И еще играть в компьютерные игры.
— Да, правда.
— Может быть, выпьем чашечку…
— Мне это нравилось, потому что напоминало о том, как мы играли вместе с Саймоном. У нас дома, я хочу сказать. В нашем саду. Я думал о том, как мы с ним хотели устроить муравьиную ферму. Ты это знала, ба?
— Нет, милый. Память у меня…
— Не важно. Мама нам не разрешила. Но это, конечно, ерунда, и даже если Саймон расстроился, то через секунду он об этом уже забыл. То есть я хочу сказать, он никогда не дулся из-за такой ерунды.
Бабушка снова улыбнулась, но улыбка вышла печальной.
— Да, правда. Он был хороший мальчик.
— Он был лучшим! — рявкнул я.
Она немного удивилась: раньше я никогда не повышал на нее голоса. Я не сердился, не в этом дело. Если уж на то пошло, я испугался: адреналин может захватывать слова, и тогда они вылетают громче и быстрее, сбиваются в кучу.
— Он был самым лучшим, ба. Поэтому я решил сделать ему муравьиную ферму. К его дню рождения. Когда он… потому что у мертвых ведь бывают дни рождения?
Бабушка не ответила, лишь погладила меня по голове.