Шок от падения

Файлер Натан

Один из исследователей вел дневник — он записывал, как с ним обращались, чем кормили и все такое. Когда эксперимент был закончен, он смог прочесть, что писали о нем доктора и медсестры. Они видели, что он что-то царапает в своей тетради, и фиксировали это так: пациент проявляет зацикленность на письме.

И что это вообще значит?

Я не придуриваюсь. Я честно не понимаю, что это значит. Это то, что я делаю? Я проявляю зацикленность на письме? Я еще и рисую. Это зацикленность на рисовании? Между нами, я время от времени хожу посрать.

На этом я тоже зациклен?

Ну что тут скажешь? У Свина есть на этот счет хорошая поговорка, и мы повторяем ее, как мантру, как особое рукопожатие. Мы открываем новую банку пива, и когда оно плюется нам на руки, Свин фыркает:

— Всех мудаков не переделаешь.

Потом мы чокаемся банками и орем изо всех сил, стараясь перекричать шум улицы:

— Но к этому надо стремиться!

Я знаю, это глупо, но вроде как помогает.

Вообще-то, мне надо идти.

Дениз только что появилась в конце коридора.

— Приходи, когда будешь готов, Мэтт.

Обычно я заставляю ее ждать. Вроде как стою на своем. Но она сегодня какая-то расстроенная, и мне, честно говоря, ее жалко. Серьезно, кажется, воздух можно резать ножом. Да что ножом, тупыми ножницами, которые выдают в группе арт-терапии. Явно что-то случилось.

Распахнуть

Мы смотрели «Истэндерс», сидя на большом зеленом диване.

Я, мама и папа сидели на диване, а Саймон обычно устраивался на ковре, скрестив ноги по-турецки.

Это была серия, в которой Бьянка уезжает из Уолфорда, но с тех пор прошло уже сто лет. Я ее помню только потому, что Саймон был неравнодушен к Бьянке. Мне горько думать об этом. Или просто грустно. Невероятно грустно. Теперь это наш новый семейный портрет: мы втроем сидим на диване и смотрим на то место, где раньше был Саймон.

Я вам уже об этом говорил.

Я сказал, что «Истэндерс» был нашим ритуалом, что мы даже записывали серии, которые не могли посмотреть. Я больше не упоминал о нем, поскольку серия, в которой Бьянка уехала, стала для нас последней. Мы больше не смотрели «Истэндерс» всей семьей, и с тех пор я не видел ни одной серии от начала до конца. Прошло почти десять лет. Я докурил свой табак. Принял последнюю таблетку снотворного. Мне ничего не оставалось, кроме как сидеть в продавленном кресле в холле перед телевизором и пытаться не обращать внимания на тошноту, головную боль, голод, оцепенение и истощение — последствия двух белых таблеток в день.

В холле толклась куча народу. Из столовой принесли дополнительные стулья, и парочка медсестер зависла в дверях. Все хотели посмотреть эту серию.

Он показался где-то в начале музыкальной заставки. Я заметил его на карте Лондона, когда камера поворачивает и отдаляется.

Иногда весь мир становится похож на крошечный шрифт внизу рекламного объявления, и кажется, что во всяких мелочах, вроде улыбки или рукопожатия, прячутся тайные знаки. Это была не улыбка или рукопожатие, это была серия «Истэндерс», в которой после почти десятилетнего отсутствия Бьянка наконец возвращается. Я снова увидел ее рыжие волосы и веснушки.

Можно убеждать себя,

что это просто совпадение, что всякое бывает. Все меня спрашивают, как я это докажу, призывают подумать, возможно ли такое в принципе. Можно, конечно, было бы стиснуть кулаки посильнее, прижать их костяшками к вискам и постараться найти рациональное объяснение.

Но пользы от этого не было бы никакой, потому что даже сейчас я отказываюсь поверить, что он не пытался мне что-то сказать.

В ту ночь я не мог уснуть.

Я, наверное, сто раз прошел коридор из конца в конец, так что мои босые ноги замерзли на холодном полу. Каждый раз я проходил мимо санитара со связкой ключей и облупленным красным планшетом для бумаг. Иногда он сидел за столом в ярком свете настольной лампы, а иногда рыскал в полутьме, заглядывая через глазки в палаты. Время от времени он кривил бровь в мою сторону и просматривал список пациентов в поисках моей фамилии.

Персонал наблюдает за пациентами по очереди, обходя отделение каждые пятнадцать минут, чтобы убедиться, что никто не сбежал или того хуже. Я знаю, потому что я за ними слежу. Они следят за мной. А я за ними.

Когда старший брат зовет, надо идти и играть с ним, если ты хочешь выйти из психиатрической больницы, первое, что нужно сделать, — это наблюдать.

На следующее утро я стоял, потея в халате, пока медсестра собирала мне таблетки, снимала с них фольгу и складывала в пластмассовую чашечку.

— Держи, Мэтт.

— А скажите, для чего они?

— Может, ты мне скажешь?

— Я не помню.

— Думаю, ты вспомнишь, если постараешься.

Я уже хорошо знал эту сестру. Ее звали Клэр, или, может, Энна.

— Попробуй, — сказала она. — Это ведь твои лекарства, не мои.

— Вы смотрели «Истэндерс?»

— Резкая смена темы…

— Так смотрели?

— Когда?

— Вчера. Смотрели?

— Я не слежу за ними. И что, хорошая была серия?

— Не знаю, что сказать.

Она отдала мне одну чашечку с таблетками, а в другую налила воды из кувшина.

В психиатрических больницах медсестры не похожи на медсестер. Они не носят белых халатов, как мы в доме престарелых, и не расхаживают по отделениям со смирительными рубашками в руках. Клэр или, может, Энна была одета в джинсы и кардиган, в губе — кольцо, а в волосах — красные прядки. Думаю, она была лишь немного старше меня.

— Ты должен говорить, — сказала она наконец. — Если ты будешь молчать, как мы сможем тебе помочь?

Они всегда так говорят. Обычно я на это не реагирую, но на этот раз ответил:

— У меня зуб болит. Там, где кусочек откололся. Мама все время пристает ко мне. Говорит, что ей не хватает моей улыбки. Если вы не слишком заняты…

— Хочешь сходить к зубному?

— Да, если можно.

Я обычно ни о чем не прошу, и она была явно рада этой просьбе. Они называют это прогрессом и пишут об этом в своих заметках. Я знаю, потому что следил за ними. Они следят за мной. А я за ними.