Шок от падения

Файлер Натан

Есть люди, которые помнят, что с ними было в раннем детстве. Я даже встречал людей, которые говорили, что помнят свое рождение.

Самое раннее мое воспоминание: я стою в луже воды, оставшейся после отлива в каменном блюдце. Отец держит меня за руку, чтобы я не упал, а в другой руке у меня новая сетка, которой мы ловим рыбу. Я помню не все, только фрагментами: холодная вода, доходящая мне почти до колен, чайки, лодка вдалеке и все такое. Но отец помнит больше. Он помнит, о чем мы разговаривали. Пятилетний мальчик и его отец говорили обо всем на свете, начиная

с того, есть ли у моря берега, и кончая тем, куда прячется на ночь солнце. Стоя в той луже, я мог болтать что угодно, отец все равно любил бы меня. Вот и все. Мы стали друзьями. А поскольку дело происходило во Франции, мы стали amis. Думаю, все это не имеет большого значения, просто вспомнилось.

— Пока. Пошел зарабатывать на хлеб.

— Тебе правда надо уходить, пап?

— Да, пока мы не выиграли в лотерею.

Потом подмигнул мне, и мы снова обменялись нашим фирменным рукопожатием. — Смотри, учись хорошо.

На маме была ночная рубашка и дурацкие тапочки в форме зверушек, которые Саймон выбрал ей в подарок на день рождения.

— Доброе утро, малыш.

— Расскажи мне еще про Францию, мам.

Она вошла в комнату, раздвинула занавески и на мгновение превратилась в безликий силуэт, стоящий на фоне окна. Потом повернулась ко мне и снова, в точности как раньше, сказала:

— Милый, ты очень бледный.

Утренняя пробежка

Я представляю, как мама снова застегивает молнию на моей оранжевой зимней куртке и натягивает на меня капюшон, так что серая меховая подкладка липнет к моему вспотевшему лбу и щекочет уши. Все происходит именно так, как я себе представлял. Выпитый залпом горячий мед с лимоном из кружки, которую я ей когда-то подарил, — теперь из нее пьют все подряд — и горькое известковое послевкусие толченого парацетамола у меня во рту.

— Прости меня за прошлый раз, милый.

— За что, мама?

— За то, что тащила тебя мимо школы на глазах у твоих одноклассников.

— Ты меня наказывала?

— Не знаю. Может быть. Не уверена.

— Нам надо снова туда идти?

— Думаю, да. Ты уже в куртке.

— Это ты надела ее на меня. И застегнула на молнию.

— Правда?

— Да.

— Тогда пошли.

— Я не хочу.

— Я знаю, Мэтью. Но ты болен, и, боюсь, тебе уже пора принимать антибиотики. Мы должны показать тебя врачу. Я правда застегнула твою куртку?

— Но почему прямо сейчас? Нельзя подождать, когда кончится прогулка?

— Не знаю, я об этом не думала.

Я передаю ей пустую кружку с надписью «Самая лучшая мама». Стоит об этом подумать — и я снова там. Она открывает дверь, протягивает руку. Я беру ее, и все повторяется.

— Нет!

— Мэтью, не спорь. Надо идти. Надо показать тебя врачу.

— Нет. Я хочу с папой.

— Не глупи, он на работе. Ты выстудишь весь дом. Перестань. Пойдем.

Она крепко держит мою руку, но я сильнее, чем она думает. Я тяну изо всех сил и случайно цепляюсь пальцем за ее браслет с брелоками.

— Смотри, что ты наделал! Ты его сломал.

Мама

нагибается, чтобы поднять с пола цепочку, поблескивающую крохотными серебряными брелоками. Я протискиваюсь мимо нее и при этом довольно сильно ее толкаю. Она теряет равновесие и, перед тем как упасть, машет руками, как голубь крыльями.

— Мэтью! Подожди! В чем дело?

В несколько прыжков я выбегаю за ограду, захлопывая за собой калитку. Бегу изо всех сил, но мама нагоняет. Нога соскальзывает с тротуара, я слышу тревожный гудок проезжающей машины.

— Погоди, малыш. Ну, пожалуйста.

— Нет.

Я бросаюсь через дорогу, срезая себе путь между машин, одной даже приходится вильнуть в сторону. Мама вынуждена ждать. Я поворачиваю за угол, потом за другой, и вот я уже у школы.

— Это снова ты, Мэтью? Смотрите, это Мэтью. Его мама гонится за ним. Смотрите! Она за ним гонится.

Я бегу вперед, а мама — следом. Она кричит мне, чтобы я остановился. Она зовет меня своим малышом. Своим маленьким мальчиком. Я останавливаюсь. Поворачиваюсь. И падаю ей на руки.

— Смотрите! Смотрите на них! Позовите учителя.

Мама поднимает меня, целует в лоб и говорит, что все будет хорошо. Она несет меня, и сквозь дурацкий капюшон я чувствую, как бьется ее сердце.

— Прости меня, мам. Прости.

— Ничего, ничего, малыш.

— Я так по нему скучаю, мам.

— Я знаю, мой маленький. Конечно, скучаешь.

Она несет меня, и сквозь дурацкий капюшон я чувствую, как бьется ее сердце.

Никогда не оставляйте детей без присмотра

В Бристоле есть знаменитый мост, который называется Клифтонский подвесной мост. Он очень популярен у самоубийц. На нем даже висит табличка с номером «Самаритян». [4]

Когда моя мама в первый раз бросила школу, еще до того как познакомилась с отцом, она занималась какой-то канцелярской работой в компании «Роллс-Ройс».

Ей там не нравилось, потому что у нее был ужасный начальник, который все время выставлял ее никчемной дурой. Она хотела уволиться, но боялась сказать об этом деду. Он согласился на ее уход из школы только при условии, что она найдет работу.

4

«Самаритяне» — телефонная служба экстренной психологической помощи людям, оказавшимся в кризисной ситуации.

Однажды вечером она возвращалась домой на мопеде, но, доехав до своих дверей, не остановилась.

— Я поехала дальше, — сказала она мне.

Мама присела на краешек моей кровати в ночной рубашке, разбудив меня среди ночи, чтобы лечь рядом со мной. Она часто так делала.

— Я сама не знала, зачем живу, — прошептала она.

— Мам, ты не заболела?

Она не знала, что едет к подвесному мосту, но на самом деле ей нужно было попасть именно туда. Она поняла это, только когда не смогла найти дорогу.