Шок-рок
Шрифт:
— ПОЖАЛУЙСТА. РАДИ БОГА, ПРОСТИ МЕНЯ ЗА ВСЕ ПЛОХОЕ, ЧТО Я ТЕБЕ СДЕЛАЛ. ПОЖАЛУЙСТА, ДАЙ МНЕ ЕЩЕ ОДИН ШАНС, ПОЗВОЛЬ ЗАГЛАДИТЬ СВОЮ ВИНУ. ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ ИГРА НА ПУБЛИКУ… Я — ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК… Я… — Рядом лежали два мертвых или умирающих человека, но он мог думать только о спасении собственной жизни.
— Говорю тебе, заткнись. Будь мужчиной. Это твой последний шанс говорить как мужчина, если ты понимаешь, о чем я. Ты думал, что ты шутишь, но твои шутки причиняли боль. Теперь ты за это платишь. Платишь символом своей власти.
Она разложила инструменты на пульте звукоинженера,
Опасная бритва, зловеще поблескивающая хирургическая ножовка, игла, нитки, большие щипцы.
— В свое время я училась на медсестру, — с улыбкой сообщила Моргана. — И постараюсь, чтобы ты не истек кровью. — Она взяла бритву и начала вырезать на брюках круг. О'Тул лишился чувств.
А Моргана Кеслер, которая только раз в жизни провела ночь с женщиной, которая решилась вылечиться от пристрастия к наркотикам, зная, что этим ставит крест на дальнейшей карьере, щипцами ухватилась за ту часть тела О'Тула, которую считала лишней.
Все она отрезать не собиралась. Но хотела отхватить достаточную часть, чтобы остаток О'Тул уже не мог использовать по назначению. Второй рукой она взяла хирургическую ножовку и начала пилить злой язык О'Тула.
Грэм Мастертон
Дитя Вуду
Я увидел Джими, нырнувшего в агентство новостей С. Г. Пателя на углу Клэрендон-роуд, и лицо у него было пепельно-серым. Сказав Далей "Господи, да это Джими", я последовал за ним, звякнув колокольчиком на двери. Мистер Патель, подписывавший стопки "Ивнинг Стэндардс", сказал мне: "Новый музыкальный экспресс" еще не пришел, Чарли, но я в ответ лишь покачал головой.
Я осторожно передвигался вдоль стеллажей с журналами, детскими изданиями и шутливыми поздравительными открытками. Откуда-то из глубины магазина доносился звук телевизора миссис Патель, наигрывавший музыкальную тему из "Службы новостей". В помещении стоял затхлый запах оберточной бумаги, сладких креветок и греческого пажитника.
Свернув за угол стеллажей, я увидел Джими, стоявшего перед холодильником и смотревшего на меня широко раскрытыми глазами; не тем веселым и озорным, как обычно, взглядом, а каким-то почти раненым, затравленным. Волосы были почти такие же, курчавые, и на нем были все тот же афганский камзол и пурпурные бархатные клеша — даже ожерелье чероки было то же самое. Но кожа имела какой-то бело-пыльный оттенок, и он меня по-настоящему испугал.
— Джими? — прошептал я.
Поначалу он ничего не сказал, но его окружал какой-то холод, и дело было вовсе не в холодильнике со всем его содержимым — горошком, морковной смесью и натуральными бифштексами.
— Джими… Я думал, ты умер, чувак, — сказал я ему. Я уже больше пятнадцати лет не называл никого "чувак". — Я был полностью, абсолютно уверен, что ты умер.
Он шмыгнул носом и откашлялся, причем его взгляд остался таким же затравленным.
— Привет, Чарли, — произнес он. Голос его звучал хрипло, глухо и удолбанно, точно так же, как в тот вечер, когда я его видел в последний раз, 17 сентября 1970 года.
Я был настолько напуган,
— Пытаюсь вернуться на флэт, чувак, — сказал мне Джими.
— Что? Какой флэт?
— На флэт Моники, чувак, в Лэнсдоун-Крисент. Я пытаюсь туда вернуться.
— А за каким чертом тебе туда надо? Моника там больше не живет. Насколько я знаю по крайней мере.
Джими потер лицо, и казалось, будто пепел сыплется между его пальцев. Он выглядел сбитым с толку, испуганным, словно не мог собраться с мыслями. Но мне частенько приходилось видеть его обкуренным до умопомрачения, когда он нес дикую тарабарщину, всё про какую-то планету или еще что-то, где всё идеально, — божественную планету Высшего Разума.
— Где же ты был, черт бы тебя побрал? — спросил я. — Послушай, Далей на улице ждет. Помнишь Далей? Пойдем бухнем.
— Я должен попасть на этот флэт, старик, — настаивал Джими.
— Зачем?
Он посмотрел на меня, как на крэзанутого.
— Зачем? Дерьмо! Делать мне просто не хрена, вот зачем.
Я не знал, что делать. Вот он, Джими, в трех футах от меня, настоящий, говорящий, хотя Джими уже двадцать лет как умер. Я так и не видел тело, не был на его похоронах, потому что не было денег на проезд, но почему же тогда пресса и родственники говорили, что он умер, если он жив?
Моника нашла его в постели, остывшего, с побагровевшими от удушья губами. Врачи больницы Св. Марии подтвердили, что привезли его уже мертвым. Он задохнулся, захлебнувшись собственной блевотиной. Он должен быть мертвым. Тем не менее вот он, как в добрые старые психоделические времена — "Пурпурная дымка", "Дитя Вуду" и "У тебя есть опыт?".
Звякнул колокольчик на входе. Это Далей меня ищет.
— Чарли! — окликнула она. — Пойдем, Чарли, ужас, как выпить хочется.
— Может, пойдешь с нами, выпьем? — спросил я у Джими. — Может, придумаем, как тебе попасть обратно в квартиру. Может, найдем тамошнего агента по недвижимости и поговорим с ним. Наверное, Кортни знает. Кортни знает всех.
— Я не могу пойти с тобой, чувак, никак, — уклончиво ответил Джими.
— А почему? Мы встречаемся с Дереком и прочими в "Бычьей голове". Они были бы рады тебя увидеть. Слушай, а ты читал, что Митч продал твою гитару?
— Гитару? — переспросил он, словно не мог меня понять.
— Твой Страт, на котором ты в Вудстоке играл. Он получил за него кусков где-то сто восемьдесят.
Джими издал глухой шмыгающий звук.
— Надо попасть на тот флэт, чувак, вот и всё.
— Но сначала давай бухнем.
— Нет, чувак, не получится. Я не должен никого видеть. Даже тебя.
— Что же ты тогда собираешься делать? — спросил я. — Где ты оформился?
— Нигде не оформился, чувак.
— Можешь у меня прописаться. У меня теперь дом на Клэрендон-роуд.