Шок
Шрифт:
Целуй меня, еще целуй, без счету,
палящим медом наполняй аорту.
Я ни одной минуты наслажденья
не уступлю ни смертному, ни Морту,
Дай мне познать упругость тела-тростника,
отведать дай от сладостного языка.
Богиня! Я неистовый язычник,
когда ликующая грудь, как смерть, близка.
Из черных локонов сияет лик-луна,
пьянящих глаз, зубов сладчайших ночь полна.
Блаженство и восторг - любимой лоно.
Зачем мне лето знойное? Зачем весна?
Как дерево, в тебе корнями я пророс,
как
но смежил веки, миг тебя не видел
и сердце от тоски уже оборвалось.
Горячая вода, заваренная на пахучей травке, обжигала нёбо, стихи жгли мозг, перед глазами стояла ликующая Лана, и последняя строфа просверкивала, словно молния:
Целуй меня, еще целуй, без счету,
палящим медом захлестни аорту.
Теперь я лишь одну молитву знаю:
пусть вечно длится ночь, а солнце - к Морту!
Алан ходил по комнате, как пьяный, нашел за стеллажом еще одну лежанку и повалился на нее. Стихи скользили в мозгу огненным кольцом, одно слово тянуло за собой следующее, строка цеплялась за строку, сразу за последней строфой обрушивалась первая. Хорошо было лежать, отдыхало тело, согревались и отходили ноги, крутилось сверкающее кольцо стихотворения, хохотала Лана, и он уже спал, разбросав руки и неслышно дыша.
Его разбудил высокий женский голос.
– До чего же ты громкая, Лана!
– пробормотал Алан и проснулся окончательно.
За окном чернела ночь. Яркие лучи, бьющие из просветов между полками и верхними обрезами книг, слепили глаза. Алан сморгнул и опустил ноги, собираясь встать, но его остановил глухой бас Счена:
– ... не железный. Я придумал дикую игру. Когда предает друг, или я не успеваю выручить близкого, то беру револьвер. Видишь, он заряжен одним патроном. Закрути барабан - и один шанс из десяти, что грянет выстрел.
– Идиотские шутки, - брезгливо говорила женщина.- Никогда не поверю, что ты способен на такое.
– Не верь, но это так.
– Впрочем, ты всегда был игроком...
– Но в любовь никогда не играл!
– Мне надоели слова. Слова и слова... Ты опутал меня словами, превратил в свою собственность, в рабу.
– Ты моя богиня.
– Это годится для стихов, а не для жизни.
– Зачем так говорить?
– Да, хватит разговоров. Мне пора.
– Прошу тебя, останься хоть сегодня. Погиб Эрд, я совсем разболелся. Я не могу один.
– Опять говоришь только о себе. Я устала от подобных разговоров.
– Если бы любила - не устала бы...
– Надоело!
– вдруг тонко вскрикнула женщина.- Ты задавил любовь словами, встречами украдкой, бесконечным нытьем. Эгоист! Обо мне уже шушукаются под арками!..
– Мне безразличны сплетни обывателей!
– А мне не все равно! Имею я право на счастье или нет? Имею право на покой?
– Я же предлагал соединиться...
– А жить где? В этой конуре, заваленной хламом? Да еще терпеть всяких бродяг за стеллажом? Кого ты прячешь сегодня?
Счен
– Я отдала тебе свои лучшие годы, свою молодость, а что получила взамен?
– В прошении служителям Морта упомянуто твое имя...
– Плевать на прошение! Оно ничего не стоит, ты на подозрении!
Наступило тяжелое молчание. Хрипло дышал Счен, скрипел стул. Потом женщина сказала:
– Ты великий книжник, а я всего лишь начинающая лицедейка. Я тоже хочу стать личностью.
Молчание.
– Я ухожу.
– Останься,- еще попросил Счен.
– Сегодня большое представление, и у меня одна из первых ролей.
Дробный перестук каблуков, скрипнула и захлопнулась дверь. Алан сидел в странном оцепенении, не зная - то ли окликнуть Счена, то ли выйти самому. И в этой мутной тишине раздалось негромкое металлическое пощелкивание, за которым глухо громыхнул выстрел. Посыпалось стекло с книжных корешков. Алан вскочил и, обмирая, побежал за стеллаж, и застыл у стола, зажимая ладонью крик.
Огромное тело Счена лежало навзничь наискосок через всю комнату, от стеллажей до лежанки. Одна рука неудобно подвернулась, около другой исходил смрадным желтым дымом револьвер. Острый темно-красный язычок выглянул из-под левого бока, влажно блеснул и вдруг побежал веселой струйкой, растекаясь в лужицу, которая, как амеба, вытягивала и вбирала в себя псевдоподии. Амеба намертво присосалась к мертвому телу, жадно подрагивала, полнела на глазах, жирно отливая выпуклой поверхностью.
Алан прокрался мимо стеллажа, ударом плеча распахнул дверь и подбежал к лестничному пролету. Далеко внизу сыпали дробь каблучки женщины, спешащей на большое представление...
Железные пальцы схватили Алана с двух сторон за руки, кто-то третий натянул на голову тесный смрадный мешок. Алан захлебнулся в крике, дернулся и потерял сознание...
5
Смотреть на Алана было жутковато. Его маленькое тело, до шеи упрятанное под тяжелыми складками темно-красного покрывала, лежало на узком столе. Всю верхнюю часть головы окружали острофокусные церебро-лазеры и виднелись только закрытые глаза с запавшими веками; тонкие ноздри, от которых к уголкам губ спускались две глубокие складки; чуть-чуть приоткрытый рот. Острый подбородок торчал, как у ребенка, да и все лицо с беспомощным выражением недоумения и испуга казалось детским. Прозрачный защитный колпак над столом почти не был виден и только сбоку, как в выпуклом зеркале, отражались стенные светильники.
– Я думаю, достаточно, - пробормотал Арк и пощелкал тумблерами.
Лана, неотрывно глядевшая на слабо освещенное лицо Алана, облегченно вздохнула и откинулась в кресле. И только теперь почувствовала резкую боль: все это время она сидела, намертво сцепив пальцы.
– Когда он проснется?
Арк задумчиво потер выпуклую лысину, пощипал кончик пухлого носа:
– О, еще не скоро! Ты можешь пойти отдохнуть.
– Нет, - тряхнула светлыми локонами Лана.- Я подожду здесь.