Шоколадная принцесса

Зевин Габриэль

— Чудненько, — сказал он. — Кроме того, я однажды попробовал шоколад, и он мне не понравился.

Я уставилась на него.

— А какой сорт ты пробовал?

Он назвал марку, которая находилась в самом низу линейки. Папа обычно называл такое крысиным дерьмом (он был очень разборчив, когда дело касалось его шоколада).

— Это даже нельзя назвать шоколадом. В нем вряд ли есть даже какао.

— Так дай мне настоящего шоколада.

— Я бы дала, но я обещала твоему отцу, что не буду впутывать тебя в противозаконные дела.

Я положила

плитку в карман кофты, взяла его за руку и отвела в гостиную.

— Мне надо тебя кое о чем попросить. — И я рассказала ему о свадьбе в Тарритауне.

— Нет, — сказал он, улыбнулся и скрестил руки на коленях.

— Нет?

— Да, я так сказал.

— Хорошо, но почему нет?

— Потому что я до сих пор помню, как ты отклонила мое приглашение на Осенний бал, а у меня хорошая память. Мне надо делать все, что ты хочешь, Аня? А если я так буду делать, не потеряешь ли ты ко мне уважение?

В его словах было разумное зерно.

— Кажется, ты принял решение.

— Да, верно. — И тут он рассмеялся. — Я разочарован! Неужели ты даже не попытаешься меня переубедить? Разве ты не хочешь сделать мне предложение, от которого я не смогу отказаться?

— Там будет не очень весело, да я и сама не хочу идти.

— Значит, вот так ты уговариваешь?

— Моя семья — скопище хулиганов, — продолжала я. — Один из моих двоюродных братьев, скорее всего, напьется и под конец будет пытаться потрогать меня за грудь. Надеюсь, никто не захочет лапать Нетти, иначе мне придется кое-кого побить.

— Я пойду, — сказал он. — Но сначала я хочу попробовать твой шоколад.

— Это условие?

— Это ведь фамильный бизнес твоей семьи, верно? Я не могу пойти на свадьбу, не получив всей информации.

— Отлично разыграно, Вин. — Я встала. — Следуй за мной.

Я налила рисового молока в кастрюлю на водяной бане, вынула из кармана шоколад (и проверила дату, чтобы убедиться, что плитка была не из той поставки), развернула серебристую обертку и понюхала (а фретоксин пахнет?). Когда молоко начало кипеть, я снизила температуру нагревателя, потом добавила немного ванили и сахара, помешивая молоко, пока сахар не растворился, порезала шоколад на мелкие кусочки и высыпала его в горячее молоко. В конце концов я разлила получившуюся смесь в две чашки и посыпала сверху корицей. У папы все это получалось так легко.

Я поставила одну чашку перед Вином. Он протянул руку, но я отодвинула от него чашку.

— Последний шанс передумать.

Он покачал головой.

— Тебя не беспокоит, что ты можешь окончить, как Гейбл Арсли?

— Нет.

Он выпил чашку одним долгим глотком, поставил ее на стол и не сказал ни слова.

— Ну и? — спросила я.

— Ты права. Это определенно не похоже на то, что я пробовал раньше.

— Но тебе понравилось?

— Не уверен. Давай я выпью твою чашку.

Я подтолкнула ему свою чашку. Он пил уже медленнее, даже задумчивее (если можно пить задумчиво).

— Это не то, чего я ожидал. Он не сладкий. Слишком сильный,

чтобы быть сладким. Не уверен, что это понравится каждому без исключения, но чем больше я пью, тем больше прихожу в восторг. Могу понять, почему шоколад запретили. Он… опьяняет.

Я подошла к нему, села на колени и поцеловала его, прошлась языком по его губам и ощутила вкус корицы.

— Не думал ли ты, что единственная причина, почему я тебе нравлюсь, — это то, что это раздражает твоего отца? — спросила я.

— Нет. Нет, ты не единственная задаешь этот вопрос. Ты мне нравишься, потому что ты храбрая и слишком сильная, чтобы быть сладкой.

Смешно говорить об этом, но тем не менее я ощутила, как внутри меня разливается тепло; похоже, я покраснела. Я хотела снять с себя свитер. Хотела снять всю остальную одежду. Хотела снять одежду с него.

Я хотела его.

Хотела, но не могла.

Я слезла с его коленей. Хотя на кухне было очень жарко, я потуже затянула пояс своей шерстяной кофты, закатала рукава и пошла к раковине, чтобы вымыть кастрюльку, в которой грела молоко. Должно быть, я в три раза превысила количество воды, которая была нужна для этой работы, но мне надо было прийти в себя.

Он подошел ко мне и положил руку мне на плечо. Я все еще так нервничала, что даже подпрыгнула.

— Анни, что случилось? — спросил он.

— Я не хочу попасть в ад.

— Я тоже. И я тоже не хочу, чтобы ты попала туда.

— Но в последнее время, что я с тобой… я начинаю давать слабину. А ведь мы даже не так давно познакомились, Вин.

Он кивнул, взял полотенце, которое висело на ручке духовки, и сказал:

— Вот, я вытру.

Я вручила ему кастрюльку. Без нее я чувствовала себя более уязвимой, мне было жаль лишиться оружия.

— Аня, я не обманываю тебя. Я бы очень хотел заняться с тобой любовью, я думал об этом — в смысле, об этой возможности. Я думаю об этой возможности часто и с большим удовольствием. Но я не хочу тебя ни к чему принуждать.

— Да я не о тебе беспокоюсь, а о себе!

Ужасно смущало, что я говорю о том, как я боюсь потерять над собой контроль рядом с ним. Я чувствовала себя дикой, нецивилизованной, даже неистовой, словно я перестала быть собой. Это меня тревожило и заставляло стыдиться себя (я уже много месяцев не ходила на исповедь).

— Я не девственник, Аня. Как ты думаешь, значит ли это, что я попаду в ад?

— Нет, все гораздо сложнее.

— Тогда объясни мне.

— Ты решишь, что я дурочка, суеверная простушка.

— Я никогда бы так не подумал. Я тебя люблю, Анни.

Я внимательно посмотрела на него и подумала, знает ли он на самом деле, что такое любовь, — да и как он может это знать? У него ведь была такая легкая жизнь — но я решила, что доверяю ему.

— Когда мой отец умер, я заключила сделку с Богом. Если он сохранит нас всех в безопасности, я буду хорошей. Я буду более чем хорошей, я буду благочестивой. Я буду чтить Его. Я буду контролировать себя и все такое.