Шоковая волна
Шрифт:
— И тем не менее хочет получить ученую степень, — заметила я.
— Кто знает, чего они хотят в наши дни? Научные связи практически сведены к нулю. Наши встречи и общения — это просто редкая случайность.
— Зачем вы занимаетесь преподавательской работой? Ведь вас интересуют фундаментальные науки?
— Я должен! — В голосе мистера Форбса слышались нотки раздражения. — Одно другому не помеха.
— Я не хотела задеть вас, — тихо успокоила его я.
— Я знаю… — Он засмеялся невеселым смешком. — Вы должны понять, что ни правительство, ни промышленность
Я сочувственно кивнула.
Мой собеседник заказал полбутылки шабли к устрицам и «Медок» 64-го года к мясу.
— Каждому давай конструкцию полегче, без тяжелого днища, поскольку она должна летать, — пояснил он. — А выбор невелик.
— И все же, — сказала я, возвращая разговор к физике. — Все, что касается термоядерных синтезов, свертыванию не подлежит, не так ли?
— Да, — согласился Форбс со снисходительным удивлением. Он не ожидал от меня такой осведомленности. На память пришла поговорка о собаке, которая поднялась и стала ходить на задних лапах.
— Я говорю как умеренный невежда.
— А я как личность, недостаточно осведомленная. Наша скромность делает нас равными, не так ли?
— Мы откровенны как современная молодежь. Она считает, что всегда откровенна и честна.
— Должна быть такой. Но, увы, это не так, — ответил Форбс.
— А что думает нынешняя молодежь о Ловентале?
— В каком смысле?
— В политическом. Когда я училась в колледже, он скорее был известен своими левыми взглядами, чем научными работами.
— Я об этом ничего не знаю.
Вопрос был некорректным, ибо Форбс судя по всему не интересовался политикой. Я это интуитивно почувствовала и мне стало жаль, что я погасила слабую искорку доверия между нами.
— Он будет рад вашему успеху… в Чикаго, — сказала я.
— О, конечно! — Форбс ожил прямо на глазах. — Надеюсь, он не придаст этому такого уж большого значения. В конце концов, он сам получал гранты куда более значительные, чем этот… и от более известных фондов, нежели фонд Бернарда Рейса. — Он призадумался над тем, что только что сказал. — Похоже, я кажусь неблагодарным, не так ли?
Я опустошила свой бокал с бурбоном. Официант убрал его со стола, прежде чем начал открывать вино. Затем он совершил ритуал дегустации, налив Форбсу несколько капель. Тот попробовал и слегка сморщил нос.
— Чего на самом деле ждут от вас те люди, которые дали вам деньги, профессор?
— Ха! Как вы догадались?
— Работа моего мужа часто зависит от грантов. Он археолог.
— Чистой энергии. Вы поняли сразу, — ответил Форбс, которого в данную минуту мой муж интересовал так же, как меня дама, торгующая косметикой. — Вот что для них означает синтез. Им подавай экологию и энергию в одном пакете. В этом и состоит фокус. Русские подошли к решению этого вопроса благодаря конверсии, и если затея выгорит, — Форбс пожал плечами, — они намного опередят нас.
— Вас беспокоит, что они вырвались вперед?
— Меня тревожит то, что я не знаю, что известно им. Их ядерный конвертер не моя область изысканий, но мне хотелось бы знать о нем. В наше время
— Да, пожалуйста, — согласилась я, убежденная в том, что, восполняя свой недостаток информации в этой области, я даю ему возможность пережить лучшие моменты беседы с представителями Фонда.
Во время ужина он говорил не переставая, я подогревала беседу, время пролетело незаметно. Сознавая мимолетность нашей встречи, мы оба, быть может, были более откровенны, чем следовало, когда разговор попутно соскальзывал на нечто сугубо личное.
Когда подали кофе, Форбс посмотрел на часы.
— Мне пора собираться, — сказал он. — До Венеции осталось полчаса. Знаете, когда я впервые приехал сюда, то, упоминая здешнюю Венецию, всегда добавлял слово «Иллинойс», ибо это имя по праву первородства носит город на другом конце света. Теперь же, говоря об итальянской Венеции, я добавляю слово «Италия».
— Я рада с вашей помощью встретиться с Венецией, Иллинойс, профессор. Нам пора попросить у официанта чеки, как вы думаете?
— Значит, вы тоже сходите в Венеции? — медленно спросил Форбс, казалось, с трудом выбирая слова. Похоже, он считал, что я обманула его.
Мне даже захотелось заверить беднягу, что мне ничего не нужно от него в городе Венеция, штат Иллинойс. Поэтому я сказала:
— Да, я схожу здесь, но в моем задании, профессор, нет никакого секрета. Я работаю для «Субботнего журнала». Мы собираемся напечатать статью о Стиве Хиггенсе.
Форбс сразу пришел в себя и даже рассмеялся.
— Желаю успеха, — сказал он.
— Не думаю, что он может иметь к вам какое-либо отношение, — ответила я, надеясь прояснить ситуацию.
— Или я к нему. Можете быть уверены, этого нет.
— Ну, я пока еще не знаю.
— Скоро узнаете. Скоро все узнаете, — повторил Форбс.
Мы обменялись любезностями, оплатили чеки и тепло распрощались. Инициатором рукопожатия была я, первой протянув руку, а ему не оставалось ничего другого, как пожать ее, чтобы не показаться невежливым.
Поезд прибыл в Венецию задолго до девяти вечера, но вокзал был уже закрыт. На площади ни одной машины. На платформе кроме меня оставался только Форбс. Он помог мне донести вещи до будки с телефоном для вызова такси.
— Знакомая картина, — сказала я ему, — только не думала, что и здесь так будет.
— Почему? Думаете, мы более цивилизованны?
Меня кольнул его сарказм. Форбс ушел, пообещав прислать такси, а я с трудом поборола растерянность и чувство покинутости. То, как меня встретила Венеция, не обрадовало. На город словно обрушилась белая тишина. Время от времени по улице проезжали машины, еще реже появлялись пешеходы, казавшиеся в резком свете электрических реклам фигурами в тире. Именно это впечатление заставило меня понять, что в городе везде ненормально яркое освещение. Даже магазины, в которых не было ни души, сияли огнями. Ничто не говорило о том, что в этом городе есть свой университет.