Шопинг в воздушном замке
Шрифт:
— Папа! — воскликнула Владя. Потом посмотрела на меня: — Простите отца, он порой не понимает, что говорит.
— Замолчи! — Митрич стукнул кулаком по миске с крыжовником. — Взяла моду дурака из отца делать! Ну-ка вспомни, почему тебя в Ветеринарную академию приняли и стипендию предоставили? В общежития только иногородних селили, подмосковные туда-сюда на электричке мотались. Отчего тебе сразу место нашлось? За красивые глаза? Или, может, школу ты с отличием окончила? Нет! Папа ордена-медали нацепил и к ректору на прием попер: «Помогите дочери ветерана!»
— С тобой невозможно разговаривать, —
— Лучше слушай отца, — загудел Митрич. — Я еще не идиот, память имею острую. Гостья-то из милиции! Верно?
Я растерялась, а Владя укоризненно сказала:
— Папа, что за идеи тебе в голову лезут?
— Сам в органах служил!
— Ты состоял во вневедомственной охране, магазин на станции стерег, — уточнила дочь.
— Оружие имел, жуликов ловил. Вы же при погонах? — Митрич уставился на меня немигающими глазами. — Хоть я и дед, но в заблуждение меня не ввести!
— Вы правы, — кивнула я, раскрыла сумку и вынула удостоверение.
— О! — подскочил он. — Что я говорил?
— Но как ты понял, папа?! — поразилась Владя.
— Опыт не пропьешь, — гордо ответил дед. — Из-за Пашки пришли? Он опять кого-то утопил? Вас как зовут?
— Полковник милиции Евлампия Андреевна Романова, — представилась я старику.
Митрич встал.
— Гвардии сержант Антонов. Имею награды — ордена и медали за войну, грамоту за безупречную службу в мирное время.
— Садитесь, — приказала я.
— Есть! — отрапортовал дед. — Служу Советскому Союзу!
— Можете рассказать что-нибудь о Павле Брыкине? — поинтересовалась я.
Митрич откашлялся.
— Под протокол?
— Никаких бумаг, — заверила я его и незаметно включила в сумке диктофон. — Ваши слова не будут иметь в суде юридической силы, на заседания вас вызывать не станут.
— Я не из трусливых, — с достоинством сказал Митрич, — участвовал в танковом сражении под Прохоровкой! Просто слова мои на сплетни смахивать будут. Все свидетели померли, рядком на кладбище лежат, показания мои подтвердить не могут. Получается, я байки пою вроде бабки.
— С удовольствием выслушаю любые рассказы, — обнадежила я старика.
— Давно это было… — со вздохом начал дед. — В начале шестидесятых годов за рекой детдом открыли. Наши бабы были против, в район к депутату ездили, просили приют переместить.
— Почему? — удивилась я. — Чем сироты могли помешать людям?
— Тут раньше четыре села было, — разъяснил старик, — а школа одна, наша, гоптевская, дети сюда стекались. Интернатских тоже собрались по классам рассаживать. Да потом Маруся Епифанова, председатель сельсовета, выяснила: приют не простой, в нем заразные живут.
Я взяла со стола ложку, стала вертеть ее в руках, слушая деда, который, несмотря на почтенный возраст, все помнил.
Мария Епифанова, у которой в школе училось четверо собственных сыновей, подбила местных жительниц на бунт. Несколько женщин отправились в Москву и устроили скандал в Министерстве образования.
— В приюте туберкулезники, — кричали бабы на чиновника, который принял их в своем кабинете, — они наших детей заразят!
— Нет, — замахал тот руками, — ни о какой инфекции речи нет.
— И какие же болезни у деток были? — наехала на хозяина кабинета Маруся.
— Нервные расстройства, черепно-мозговые травмы, — осторожно перечислил чиновник.
— Идиоты? — уточнила Епифанова.
— Не хотим своих малышей вместе с дураками учить, — вошли в раж тетки.
Самое интересное, что жителям Гоптева удалось добиться своего. Для интернатских открыли отдельную школу, хоть сирот было не так уж много, за высокий забор приюта воспитанников не выпускали.
На селе мало мест, где может найтись работа для женщин. В Гоптеве были ферма, поле и школа. Поэтому бабам особенно выбирать не приходилось: доярка, сельхозработница или уборщица. Вставать в три утра доить корову, швырять вилами солому, убирать навоз и к тридцати годам заработать тяжелый полиартрит хотелось не всем. Стоять с тяпкой над свеклой, прикрываясь платком от палящего солнца, тоже мало кого привлекало, а уборщиц в местной школе нужно было всего две. Но в интернат, куда начали набирать нянечек, никто наниматься не хотел, пошла одна Валя Семенова, вдова с шестью дочками. Минула пара месяцев, и по деревне поползли слухи один страшнее другого. Детей в приюте бьют, за малейшую провинность сажают в карцер, ребята все больные, кашляют, покрываются болячками, старшие третируют младших, отнимают у них еду и одежду, директриса не следит за порядком, постоянно отсутствует на рабочем месте, вроде строит где-то в Подмосковье себе дом.
Маруся Епифанова, женщина решительная и правдолюбивая, решила выяснить, что же происходит за стенами учреждения, и отправилась в приют. Председателя сельсовета хорошо приняли, угостили чаем и отпустили с миром. Через день Маруся заболела корью и умерла. В Гоптеве началась паника, народ стихийно устроил демонстрацию и пошел в район.
— Там зараза! — кричали теперь уже и мужики. — Все подохнем!
К разбушевавшимся людям вышел главврач больницы, очень уважаемый человек, и стал увещевать бунтующих.
— Люди, будьте разумны! — взывал он к толпе. — Корь обычная болезнь, может передаваться от ребенка к взрослым, но у нее инкубационный период не один день. Маруся подцепила инфекцию раньше.
— И умерла от ерунды? — завопили из гущи народа.
Врач кивнул.
— Детские инфекции тяжело переносятся взрослыми. Смерть председателя никак не связана с посещением интерната.
Кое-как доктору удалось убедить колхозников, и те разошлись по домам. Марусю похоронили, на ее место пришел хитрый прохиндей Иван Сергеевич…
— Когда у Нинки внук объявился, — сердито говорил сейчас Митрич, — я сразу сообразил: он из тех, из интернатских, Ванька его за деньги в документы Косой вписал. А той все по фигу, лишь бы водку покупали. Небось и не поняла, что внучком обзавелась…
Тот, правда, приличным оказался: пришел в магазин и попросил заведующую Валентину:
— Сделайте одолжение, не продавайте моей бабушке водку, я вылечить ее хочу.
Валя, естественно, начала расспрашивать паренька:
— Откуда ты взялся? Никогда раньше тебя в Гоптеве не видела.