Шопинг в воздушном замке
Шрифт:
А Павел спокойно объяснил:
— Мои родители дипломаты, работают в Анголе. Там был государственный переворот, меня отправили в Москву, Нина — родственница моего папы. К сожалению, она давно выпивает и в нашей семье считается изгоем, но я по возрасту не могу жить один, поэтому прописан здесь. Пока родители не вернутся, останусь тут, в школу буду в Москву ездить. Мне в институт поступить надо, а хорошие знания в сельской десятилетке не получить.
Уважительный, воспитанный, тихий юноша не привлекал к себе особого внимания, народ почесал месяц языками и принял Пашу как своего. А потом юноша закрутил любовь с Аленой Зверевой и исчез из Гоптева.
Глава 26
Я, стараясь не демонстрировать никаких
Со мной в консерватории училась Мила Сапрыкина, не особо талантливая, но очень красивая девушка. Весь наш курс — вернее, его женская часть — отчаянно завидовал Милке. Какие у нее были туфли! А сумки и платья, не говоря уже о бижутерии, вызывали паралич не только у студенток, но и у преподавательниц. Милочка благоухала французскими духами, пользовалась шикарной косметикой и ходила за продуктами в валютный магазин. Нет, Сапрыкина не была фарцовщицей — ее родители служили дипломатами в какой-то арабской стране и заваливали дочь подарками.
Курсе на втором нам с Милкой велели подготовить совместное выступление для новогоднего концерта, на который традиционно приглашались родственники и знакомые студентов. Я должна была щипать арфу, а Милка играть на скрипке. Репетируя в классе, мы никак не могли добиться нужного звучания, педагог постоянно высказывал недовольство, и мы с Милкой решили удвоить усилия.
— Приходи ко мне вечером, — предложила она, — попробуем разобраться, что у нас не так.
Я прибежала к Миле и была поражена красотой ее жилища. Учтите, я ведь воспитывалась в очень обеспеченной семье, не знала ни голода, ни бедности. Однако и в роскоши не купалась. Трехкомнатная квартира генерала Романова по советским понятиям считалась шикарной, у меня была своя комната, а у родителей спальня. А многие из моих знакомых раскладывали кровать на кухне, единственную комнату их квартиры перегораживала ширма: справа спали папа с мамой, слева бабушка. Одним словом, семья Романовых считалась очень благополучной, но, войдя в прихожую Милы, я не удержалась от возгласа:
— Ну и ну!
Повсюду сверкали золото и бронза, сиял хрусталь. Полдник нам подала домработница в белом фартуке. Она принесла тарелку с деликатесной сырокопченой колбасой, потрясающее печенье в жестяной коробке и никогда не виданные мною конфеты с портретом Моцарта.
— Ты прямо как королева живешь! — вырвалось у меня.
Милка нахмурилась, а потом заплакала. Испуганная и удивленная реакцией сокурсницы, я принялась утешать Сапрыкину, а она неожиданно рассказала о своем детстве.
До двенадцати лет Мила была абсолютно счастлива. Она ездила с родителями по разным странам, училась в школах при советских посольствах. Потом сладкая жизнь завершилась. Едва девочке исполнилось тринадцать, ее отправили в Москву. Бабушек и дедушек у Сапрыкиной не было, Милку поместили в интернат, где жили дети дипломатов. Советские законы были строги — подростку не разрешалось находиться вместе с отцом и матерью за кордоном, и местную школу, куда ходило коренное население, ему бы никогда посещать не позволили. Дети могли воссоединяться с родителями-дипломатами лишь на время летних каникул. Мила очень страдала в привилегированном приюте, с нетерпением ждала конца мая, чтобы улететь за границу. Мать с отцом изо всех сил пытались скрасить существование дочери, с любой оказией передавали ей посылочки и чеки, чтобы Милка ходила в «Березку» [4] и ни в чем себе не отказывала. Помнится, покидая Милкину квартиру, набитую роскошными вещами, я подумала: «Уж лучше без французских духов и импортных шмоток, зато с родными. Бедная Сапрыкина! Маму никакими деликатесами не заменишь».
4
В СССР было запрещено хождение иностранной валюты. Дипломаты, работники Внешторга и прочие люди, выезжавшие
Понимаете, почему я насторожилась, когда Григорий, рассказывая про возвращение Паши из Анголы, упомянул про его аттестат на иностранном языке. И очень странно, что обеспеченные дипломаты отдали единственного сына в затрапезную школу в спальном районе Москвы.
Думаю, дело обстояло так. Павлу не повезло, как Лене и Кате, он попал не в хороший детдом к сострадательному директору Вадиму Петровичу, а очутился в Гоптеве, в интернате с волчьими порядками. Одного человека испытания ломают, другого закаляют и делают хитрым и изворотливым. Наверное, Паша спал и видел свой побег из ужасного места, мечтал стать богатым, но понимал: ему будет в сто раз труднее, чем остальным, карьеру придется начинать не с нуля, а с минуса. А еще он очень боялся, что кто-нибудь узнает про врожденный сифилис или увидит аттестат об окончании школы при гоптевском спецприюте.
Я не знаю, где Паша раздобыл деньги, но он, очевидно, договорился с председателем сельсовета. Митрич обронил фразу, что Иван, пришедший на смену честной Марусе, брал взятки. Деньги в конверте — и Паша из Быкина стал Брыкиным (всего-то одна буква к фамилии прибавилась!), а еще его прописали у Нинки Косой. Не было ни трехэтажного особняка, ни пожара, все выдумка. С фантазией у Павла полный порядок, и в уме ему Господь не отказал. Не зря приютский мальчик выбрал для местожительства мифических родителей Анголу. Насколько я знаю, эту страну постоянно сотрясали революции, гражданские войны, перевороты, смена власти. Небось там никаких архивов не осталось, можно смело врать про аттестат местного учебного заведения. Вот только одна маленькая деталь — первый же запрос в МИД, и придет ответ: никакие Брыкины в Анголе не служили, но рядовой гражданин (сосед по дому, коллега по работе, приятель, одноклассник) никогда не станет обращаться в Министерство иностранных дел. Ох и хитер Брыкин! Чтобы получить нормальный аттестат, он нашел заурядную школу, устроился туда небось тоже за мзду, а в институт его пристроила Алена Зверева. Брыкину протежировал сам декан факультета, анкету такого абитуриента проверке не подвергали…
— В Гоптеве остались люди, дружившие с Брыкиным? — спросила я у Влады.
Хозяйка призадумалась.
— Не знаю, он тут давно не показывается, последний раз на похороны Нинки явился. Впрочем, может, Ритка знает?
— Зря она губу раскатала, — в своей грубоватой манере вступил в разговор Митрич, — Фомина думала, Паша ей за пособничество верностью отплатит. Дуры вы бабы! Не взял он Ритку замуж!
— А вы, мужики, сплетники страшные, — не сдержалась Владя. — Папа, зачем ты глупости повторяешь?
— Я дело говорю.
— Сам видел?
— Нет, Михаил рассказал.
— А он откуда узнал?
— Ему Настя Величкина натрепала.
— Она где новость взяла?
— За Ритой наблюдала. Думала, та к ее мужику подбирается, вот и приметила, как Паша с Фоминой тело к реке волокут. Сама ведь знаешь, все село шумело — Нинку хоронить надо, а тут еще одна покойница.
— Погодите! — взмолилась я. — Ничего не понимаю, объясните по порядку!
Владя встала и отошла к буфету.
— Сплетни это. Чего народ не наврет…
— Пожалуйста, — начала я ее упрашивать, — мне важна любая деталь!
— Около Нинки Косой Рита Фомина жила, — сказала Владя, — а еще через дом Настя Величкина, у нее муж был. Обычный парень. Теперь-то оба уже в возрасте, но Настька Костю своего ревнует, как в юные годы. У нее характер вспыльчивый, прямо фейерверк. Могла подойти и затрещину сопернице отвесить. Один раз, давно дело было, она при мне на Олю Гетину накинулась, вцепилась ей в волосы. Ольга перепугалась, закричала: «За что?» А Настя шипит: «Я видела, какими глазами ты на задницу Кости пялилась».