Шоссе Линкольна
Шрифт:
– Варит целый день, – сказал Билли. – Ты бы видел ее кухню. На всех столах корзинки с ягодами и пять фунтов сахара, и варится в четырех кастрюлях.
Дачес присвистнул и опять покачал головой.
– Это, может быть, и старомодное занятие, но с того места, где я сижу, кажется, что оно стоит усилий!
Салли отвернулась от плиты и поблагодарила его с некоторой церемонностью. Потом посмотрела на Эммета.
– Ты готов уже?
И, не дожидаясь ответа, поднесла еду.
– Нет, правда, напрасно ты утруждалась, – сказал Эммет. –
– Учту на будущее, – сказала Салли и поставила тарелку.
Потом отошла к раковине и принялась отмывать сковороду.
Эммет смотрел ей в спину. Билли спросил его:
– Ты когда-нибудь был в «Империале»?
Эммет повернулся к брату.
– А это что? «Империал»?
– Кинотеатр в Салине.
Эммет, наморщив лоб, посмотрел на Дачеса, и тот сразу внес ясность.
– Билли, твой брат не бывал в «Империале». Я бывал, и другие ребята.
Билли кивнул, но продолжал о чем-то думать.
– Вам надо было просить разрешения на кино?
– Тебе не так разрешение требовалось, как… инициатива.
– А как же вы уходили?
– О! Разумный вопрос в тех обстоятельствах. Салина не совсем тюрьма. Вышек с часовыми и прожекторов там нет. Это скорее как учебный лагерь в армии – бараки среди полей, столовая и мужики постарше, в форме, которые орут на тебя, когда идешь слишком быстро, если не орут, что идешь слишком медленно. У этих, в форме – сержантов, так сказать, – свои казармы с бильярдом, радио и холодильником, полным пива. И в субботу, когда гасят свет, а они пьют и гоняют шары, ты с ребятами вылезаешь из окна в душевой и дуешь в город.
– Это далеко?
– Не очень. Если рысью по картофельному полю, через двадцать минут ты у реки. Река чаще всего мелкая, по колено, переходишь вброд, в трусах, и попадаешь в город к десятичасовому сеансу. Можешь взять пакет попкорна и бутылку ситро и смотришь фильм с балкона, а к часу ночи ты уже на койке, и никто ничего не знает.
– Никто ничего? – с оттенком восхищения повторил Билли. – А как ты платишь за кино?
– Может, сменим тему? – предложил Эммет.
– Конечно! – сказал Дачес.
Салли, вытиравшая сковороду, со стуком поставила ее на плиту.
– Пойду застелю кровати, – сказала она.
– Тебе не обязательно стелить, – сказал Эммет.
– Сами не застелются.
Салли вышла из кухни, и слышно было, как она поднимается по лестнице.
Дачес посмотрел на Билли и поднял брови.
– Прошу извинить, – сказал Эммет, встав из-за стола.
Пока он поднимался по лестнице, слышно было, что брат и Дачес завели разговор о графе Монте-Кристо и его чудесном побеге из тюрьмы на острове – обещанная смена темы.
Когда Эммет вошел в отцовскую комнату, Салли быстрыми четкими движениями застилала постель.
– Ты не предупредил, что будешь с приятелями, – сказала она, не поднимая головы.
– Я сам не знал, что буду с ними.
Салли быстро взбила
– Извини, – сказала она, протиснувшись мимо Эммета в дверь, и направилась в его комнату.
Эммет вошел за ней следом – она смотрела на кровать, уже застеленную Дачесом. Он даже слегка удивился такой аккуратности, но Салли – нет. Она стянула покрывало и простыню и с той же ловкостью постелила заново. Когда она занялась подушками, Эммет взглянул на часы на тумбочке. Было почти четверть одиннадцатого. Рассиживаться некогда.
– Салли, если ты хочешь что-то сказать…
Салли остановилась и посмотрела ему в глаза – впервые за утро.
– А что мне сказать?
– Правда, не знаю.
– Вот это правильно.
Она расправила подол и шагнула к двери, но он стоял у нее на пути.
– Прости, не поблагодарил тебя в кухне. Я просто хотел сказать…
– Знаю, что ты хотел сказать. Потому что сказал. Что мне не надо было пропускать утреннюю службу в церкви, готовить вам завтрак. И обед вчера вечером готовить. Это очень трогательно, но к твоему сведению, сказать, что ты напрасно хлопотала, – не то же самое, что выразить благодарность. Совсем не то же самое. И неважно, сколько магазинного джема у тебя в шкафу.
– Так вот в чем дело? В этом джеме? Салли, я совсем не хотел принизить твое варенье. Конечно, оно лучше этого джема в шкафу. Но я знаю, какого труда тебе это стоило, чтобы потом скормить нам целую банку. Понимаю, был бы праздник какой-нибудь.
– Если тебе интересно знать, Эммет Уилсон, я радуюсь, когда мою стряпню кушают мои друзья и родные, пусть и не в праздник. Но может быть – может быть, – я подумала, что ты и Билли напоследок полакомитесь моей стряпней перед тем, как отправитесь в Калифорнию, не сказав мне ни слова.
Эммет закрыл глаза.
– Подумать, так мне повезло еще, – продолжала она, – что твоему другу Дачесу хватило ума рассказать о твоих планах. Иначе пришла бы завтра утром с колбасой и жарить оладьи, а есть их некому.
– Прости, что не собрался сказать тебе. Не потому, что скрывал. Я говорил об этом вчера твоему отцу. Он сам поднял эту тему – сказал, что, наверное, лучше всего нам с Билли сняться с места и где-нибудь начать жизнь заново.
Салли посмотрела на Эммета.
– Отец мне сказал. Что вам надо уехать и начать все заново.
– Коротко и ясно.
– Да, замечательный же план.
Салли прошла мимо Эммета и направилась в комнату Билли. Там лежал Вулли и дул в потолок, пытаясь привести в движение самолетики.
Салли подбоченилась.
– А ты кто такой, интересно?
Вулли посмотрел на нее изумленно.
– Я Вулли.
– Ты католик, Вулли?
– Нет, я в епископальной церкви.
– Тогда что ты делаешь в постели?
– Не знаю, – признался Вулли.
– Одиннадцатый час утра, и у меня куча дел. Так что на счет пять я застилаю постель, с тобой или без тебя.